Распад. Судьба советского критика: 40—50-е годы

Рассказываю ему весь ход заседания. Еголин разделяет мое возмущение хамским поведением Поликарпова — «Что делать, А<лександр> М<ихайлович>?» — «Напишите от имени группы писателей письмо в ЦК». — «Я в армии отучен от коллективов Если буду писать, то сам, лично». — «Что ж, советую написать, только нигде и никогда не ссылайтесь на меня, иначе вы меня страшно подведете. Я вам советовать не имею права». Тут же ночью я сажусь за машинку и пишу письмо тов. Маленкову.

В условиях неустановившегося равновесия Тарасенков совершил единственно верный ход, который возымел действие. Смысл письма к сталинскому любимцу Маленкову, который тогда отвечал вместе с Ждановым за идеологию, был в том, что некий партийный чиновник установил в «Знамени» и в «Литературной газете» режим диктатуры и личного террора. «Все, что не совпадает с его вкусом, беспощадно режется, снимается, запрещается», — жаловался Тарасенков. Казалось бы, странно, что Тарасенков изобличает Поликарпова именно в таких выражениях. Однако в глубине души он понимал, что в стране существует только один диктатор, который может позволить себе режим террора, а для других, даже крупных, начальников подобное поведение недопустимо. Оттого и открывалась возможность жаловаться на таких самодуров, как Поликарпов. Чиновники прекрасно знали, что Сталин недолюбливал «вождизма» на нижних ступенях власти.

Письмо заканчивалось очень смело.

Поликарпов вреден нашей литературе, он глушит все новое, свежее, под флагом ортодоксии он глушит молодые дарования, не дает развиваться принципиальной литературной критике, насаждает подхалимаж, угодничество в литературной среде. По-моему, пора убрать Поликарпова из литературы, — взывал Тарасенков, — и поручить руководство Союзом писателей группе известных народу партийных и беспартийных писателей, которые вполне могут обойтись без устрашающей поликарповской нагайки.

Простите, что я отнимаю у вас время этим письмом, но я считаю своим долгом написать вам правду и только правду.

1 апреля в 4 часа дня Тарасенкову позвонили из ЦК и предупредили, что его письмо будет обсуждаться 3-го апреля в 2 часа дня на оргбюро, куда приглашают его и Вишневского. На его слова о том, что Вишневский в Нюрнберге, ответили, что тот непременно прилетит. Теперь надо было дожить до 3 апреля; было ясно, что в этот день решится судьба и Тарасенкова, и Поликарпова. По всей видимости, Поликарпову стало известно о том, что за вопрос будут обсуждать в ЦК. Поэтому на текущем партийном собрании в Союзе писателей, посвященном проблемам критики, где часть писателей, напуганных барским гневом чиновника, обвинили Тарасенкова в отрицании партийного руководства литературой, Поликарпов вел себя необычно тихо.

Накануне совещания в ЦК ночью из Нюренберга прилетел Вишневский, Тарасенков буквально на ходу рассказывал ему хронику своей борьбы с Поликарповым.

3 апреля к 14 часам Тарасенков с замиранием сердца входит в здание ЦК на Старой площади. Про себя отмечает, что попускают его по партбилету. У охраны видит список приглашенных, в нем Поспелов, Ильичев, Гугоров, Поликарпов, Твардовский, Тихонов, Вишневский. Сначала их держат перед огромным кабинетом, где заседает Маленков с членами ЦК.