Распятие и воскресение Татьяны Назаренко

При таких обстоятельствах и открылась выставка Татьяны Назаренко. (По соседству - французский авангард, этажом выше - Т.Яблонская, "через стену" долгожданный московско-ленинградско-мюнхенско-нью-йоркский В.Кандинский.)

Татьяна Назаренко - из "семидесятников". При этом она одна, сама по себе. Она из поколения "начитанных", иные ее полотна вызывают мысли об известных мастерах (Брейгеле, Ван Эйке, др.), но тут не заимствования и не подражания; обращения к мастерам необходимы ей в ту или иную пору для разговора с ними, или для опоры из них, или для смысловой цитаты ("цитировали" Моцарт, Чайковский, "цитируют" нынче Щедрин, Шнитке). Она беседует с мастерами, но она - одна, сама по себе. Она одна, но в ней множество Татьян Назаренко.

Эти множества Татьян Назаренко и были известны любителям чуть ли не четверть века. Они и вписывались в движение "семидесятников" разных настроений по выставкам и времени. Тут - поначалу - и некое отталкивание от "сурового стиля". Тут и увлечение уроками Д.Жилинского и В.Попкова. И использование (с иронией непременно) приемов "примитива" и лубка. И "карнавально-балаганное" направление. И стремление возродить ценность сюжетной картины. И, конечно, погружение в отечественную историю.

Назаренко - из "семидесятников". Но талантливый художник, следуя совместными дорогами со сверстниками, рано или поздно должен выбрести на тропу Одиночества, стать Единственным, вырваться из плена времени (хотя он все равно в нем останется), тогда он и будет не только лишь перечисляемым представителем группы или поколения, а приобретет самостоятельную ценность дли искусства и для общества. Но чтобы понять это, надо иметь возможность увидеть сделанное художником.

Множество Татьян Назаренко после долгих хлопот и мытарств собрались вместе и отравились на выставки в Одессу, Киев, Львов и ФРГ. И вот, наконец, "соборную" Назаренко нам показали в Москве (перед путешествием ее работ в Нью-Йорк). "Соборную", цельную, но, надо полагать, не застывшую, а продолжающую существование человека и художника.

5

Теперь и я, возможно, был из тех тридцати-пятидесяти любителей, которые судили о Назаренко не понаслышке и не по пяти репродукциям. Я видел, что делала Татьяна Григорьевна в последние десять лет. Сам оказывался ее персонажем. В частности, и с пивной кружкой в руке. Думал, знаю, что и как будет на выставке.

Я пришел на Крымскую набережную и...

Не в суете вернисажа, естественно, возникли мои волнения. Там шумели, теснились. Но не было грозы.

Людям свойственна чуткость к энергетическим полям. По самонадеянности или вследствие собственных воображений я полагаю, что чуток к ним. В особенности на улицах Москвы, в замкнутых пространствах, в залах музыкальных и выставочных.

Назаренко получила на Крымской зал-пенал. Коробку-футляр для гигантских шприцев. Товарный вагон. И предзалье. Когда я ходил в этой теснине (а было у полотен человек сорок), я ощущал какое-то томительное напряжение, и будто нечто острое, бьющееся от стены к стене, от картины к картине, пересекающееся с изменением направлений, пронизывало меня. Я поднялся этажом выше. Там была тишина красоты. Тропинки в снегу вели к уюту украинской хаты. Ласковые овалы зелено-лиловых холмов обещали спокойствие. Певучая доброта. И сожаление о чем-то... Я направился к Кандинскому. В космосе его зала звучала музыка (она и на самом деле звучала), и происходило некое колыхание среды, перетекавшее в дальние сферы Вселенной... Вернулся в зал Назаренко. Все то же напряжение, все те же пересечения энергии, пронизывающие и меня.

Молнии возникают не в одной лишь земной атмосфере. Молнии возникают и в атмосфере душевной или духовной. И дело было не в тесноте зала. Живописные, смысловые и даже информационные сущности (или, по афинским мыслителям, "чтойности") собранных здесь полотен находились во взаимодействии друг с другом (и со зрителями, хотя бы с одним из них) и обладали способностью исторгать разряды разных свойств, "положительных" и "отрицательных", отчего и возникали молнии. В зале беззвучно стояла гроза.

Назаренко - художник трагический.

В искусстве распространился тип человека, бьющего себя в грудь, заявляющего, что ему стыдно, что в годы застоя он был нехорош, лгал, угодничал, больше не будет и просит его простить. Конечно, русскому интеллигенту всегда присуще чувство вины за все дурное, что происходило при нем в обществе. Да и вообще за все несовершенство мира. Но я знаю многих людей, которым не должно быть стыдно за то, что они делали (в своем творчестве) в годы неприличий. То есть профессионально они могли сделать все и лучше. Но от таких неудовольствий никогда не уйдешь. Однако были люди в любом роде деятельности, какие не лгали, позволяли себе быть честными, то есть быть самими собой, и им теперь не стыдно.

Полагаю, что не стыдно художнику Татьяне Назаренко.

Она - живописец трагический. И светлый. Банальность, скажете. Посоветуете припомнить еще: "Печаль моя светла..." и т.д. Есть в ее полотнах и светлая печаль. Но есть и свет иной, горячо-обнадеживающий. Или хотя бы просветы...