Распятие невинных

В голубоватом свете ее ноги казались холодными. Он осторожно приподнял каждую ногу за пятку и расправил под ними простыню. Красивые изящные ступни с аккуратными пальчиками, ступни танцовщицы, казавшиеся такими хрупкими в его руках. И они замерзли. Он осторожно провел пальцем по голубой жилке на подошве и тихонько помассировал подушечки пальцев.

Ее сон постепенно отступал. Она лежала, прислушиваясь к тишине и дыханию у своей кровати, и знала, что ее разглядывают. Она привыкла к вниманию мужчин и чувствовала, что сейчас здесь мужчина.

Она услышала глубокий вздох и почувствовала прикосновение к ступне. Она ждала укола, но его не последовало, а было осторожное движение. Медленное и успокаивающее. Кто-то взял ее за пятку, твердо, но при этом нежно, почти любовно…

— Вам нельзя здесь находиться! — Рыжеволосая медсестра стояла с видом хозяйки, в чьи владения бесцеремонно вторглись. — Вы можете занести инфекцию. — И добавила уже тише: — Хотя какая ей разница?..

— Вы думаете, что она не выкарабкается? — спросил Макалпин. — Но почему? Задето только лицо!

— Лицо, шея, руки, живот. — Голос медсестры смягчился. Она подошла к кровати и накрыла ноги пациентки желтым одеялом. — Бедняжка. Беременной лежать в луже кислоты! А та прожигает насквозь. Пойдемте, — позвала она, кивнув на смежную комнату, где стоял еще один чайник. Он последовал за ней. — Большое значение имеет глубина ожога. Вы знаете, что тело человека состоит в основном из воды? Если лишить его кожи, а с ней случилось именно так, влага покидает организм, что приводит к обезвоживанию и, соответственно, поражению основных органов. Мы ничем не можем ей помочь, остается только ждать. — Она достала две чашки.

— Но если с ней действительно все так плохо, то зачем ее связывать? Не сбежит же она? — спросил Макалпин.

Медсестра вздохнула и наклонила голову, будто соображая, как объяснить очевидную вещь не особо смышленому ребенку.

— Она инстинктивно будет пытаться сорвать с себя одежду, что увеличит риск попадания инфекции, так что она привязана для своей же пользы.

— И поэтому никого не волнует, что она при этом чувствует?

— Зато ей не опасны ужасные вирусы, при условии, конечно, что легкомысленные полицейские не будут заходить, когда им вздумается, и трогать ее.

Макалпин проглотил колкость.

— Она была беременна. Она должна была наблюдаться у врачей. Куда, по-вашему, она могла обратиться в Уэст-Энде?

— А вы сами не отсюда? — поинтересовалась она, пользуясь моментом.

— Нет, я из Скелморли.

— Да это совсем захолустье!

— Хуже некуда. Так куда же здесь обращаются женщины во время беременности?

— Обычно в клинику на Думбартон-роуд, но женщины вроде нее, ну, вы понимаете, не очень-то следят за собой.

— Вроде нее — это какие?

— На том конце Хайбор-роуд, на тротуаре… Проститутки. Кто же еще?

Макалпин покачал головой. Ребята из отдела нравов наверняка бы имели на нее досье. Нет, тут что-то не так. Он снова покачал головой.

— Иначе вы бы знали? — Медсестра медленно облизнула губы. — Она точно была проституткой, можете мне поверить.

— Вы говорите с ней? Как думаете, она что-нибудь слышит?

Медсестра вытянула губки и подула на кофе, глядя на Макалпина сквозь поднимающийся пар.

— Вообще-то люди в коме не отдают себе отчета в происходящем, но мы приносим малютку — на тот случай, если она слышит или чувствует. Хотя скорее всего у нее поврежден мозг и она не может ни слышать, ни видеть, ни говорить.

— Как раз то, что нужно для игры в пинбол, [1]— пробормотал Макалпин.

С каждым днем ее обоняние улучшалось. Она знала, что он курит. И пользуется одеколоном после бритья. Хороший запах.

И еще она чувствовала сладкий молочный запах, трогательное дыхание маленького создания, частичку ее самой, которая была совсем рядом, но так далеко. Ей так хотелось прижать к себе малышку, повозиться с ней, приласкать. Но для этого кто-то должен был поднять ребенка и передать ей.

Она подумала о полицейском с карими глазами, который сидел за дверью.

Кинстрей, владелец дома под номером 256А по Хайбор-роуд, был слепым горбуном. Он стоял в узком проеме приоткрытой двери, одетый в дырявую бежевую шерстяную кофту, одной рукой внимательно ощупывая визитную карточку, а другой прикрывая от солнца слезящиеся глаза.

— Зачем полиция?

Выяснилось, что Кинстрею нечего добавить к тому, что он сообщил ранее. Как истинный уроженец Глазго, он говорил на таком диалекте, что Макалпину невольно приходилось переводить услышанное. Что случилось с малышкой — это грех. Она была тихой, как говорят, красивой, но ему-то откуда знать? За квартиру заплатила вперед.

— А на какой срок?

— До конца июля. Заплатила сразу, как только въехала. Не спорила, когда я предупредил, что если съедет раньше, то денег не верну.

— И давно она уже здесь?

— Несколько месяцев, — пожал плечами горбун.

— Сколько именно? Послушайте, меня не интересует, сколько она заплатила, но мне надо знать, когда она въехала.

— В апреле. Четыре месяца.

— А вы знали, что она беременна?

— Если бы знал, на порог бы не пустил. Одни неприятности. Узнал позже. — Он с негодованием засопел.

— А вы не спросили, как ее зовут?