Распятый дервиш

По Арбату снуёт народ
кто поёт или пьёт со скуки.
Говорят, что Господь живёт
в каждом слове и каждом звуке,
говорят, за строкой строка
от любви, от стесненья в сердце.
Над Москвою ни ветерка,
и шаги безразличной смерти
по пустым суетливым дням
и по лицам припорошённым
смачным запахом сточных ям,
и общением упрощённым.
Скушно даже:
дерзай! борись!
Что за слово, помилуй, Боже!
Вот поди-ка и разберись
в этой жизни на жизнь похожей.
Ни мечты, ни Любви, ни слов –
ничего уже не осталось.
Ни дарованных небом снов –
только скука и только старость.
Но когда ты убог и наг,
то иное приходит зренье:
каждый сам себе друг и враг,
и Божественный дар творенья.

«По острогрудым ветхим крышам…»

По острогрудым ветхим крышам
плывут Москвы печальной запахи.
Не дай вам Бог остаться лишним
на многолюдном вечном празднике.
И не понять, и не услышать
стихи, оброненные мальчиком.
И только запахи по крышам,
да кот, свернувшийся калачиком.
И вековечный зов:
Любимый!
И крик безмолвия:
Любимая!
Проходит день невозвратимый,
проходит жизнь невозвратимая.
По лужам пляшет лунный зайчик,
реальность, связывая с небылью.
Но слышу снова: был ли мальчик?
быть может, мальчика и не было?

«Свинцовый ветер судеб…»

Памяти Юрия Петухова

Свинцовый ветер судеб,
судебный ветер снов,
где нас с тобой погубит
кандальный звон оков,
скандальный звон пощёчин
и разудалый смех.
Репьями у обочин
мы на виду у всех.
Не тех побед искали,
не ту имели жизнь,
монетками упали
под звоны дешевизн.
Снежинками растаяв,
познали стыд и страх.
Свинцовый ветер стаи
разгонит в небесах.
У Лукоморья срубят
зелёный дуб.
И влёт
свинцовый ветер судеб
нам песенки поёт.

«Убаюканы тёплыми зимами…»

Убаюканы тёплыми зимами,
успокоены вспышками цен,
стали мы – не скажу образинами –
но достойны шекспировских сцен.
Стих мой,
страх мой,
чумное пророчество,
если можешь, то просто спаси,
от святого для всех одиночества,
от блужданья по Новой Руси.
Хоть она для меня и не новая,
я сорву по дороге шалфей,
и расплещется одурь бредовая
в танце лёгких заоблачных фей.
Русь забитая,
сонная,
грешная!
Ты мой взлёт и моё естество!
Только знать бы, как одурь кромешную
бабье лето закружит с листвой.
Только б слышать, как чахлая звонница
по столице разносит набат.
Это та вековая бессонница,
где не нужен не рай и не ад,
где нужна только девичья талия,
да касание тонкой руки…
Вот тогда закреплюсь крепче стали я,
впрочем, так, как и все мужики.

«Ты привык воровать и страдать…»