«Распил» на троих: Барк — Ллойд-Джордж — Красин и золотой запас России

Однако на деле все обстояло иначе. «Отвергая на словах принцип высылки золота за кредиты России, Барк фактически его признавал»[369]. С этим выводом советского историка А. Л. Сидорова невозможно не согласиться. Да и сам Барк, хотя неоднократно пишет о своем полном неприятии самой идеи о высылке золота из России, вторым планом постоянно продвигает мысль, что в течение войны неизбежно «будет необходимо обессиливать наш золотой фонд»[370].

«Впоследствии под пером Барка-мемуариста ход дискуссий на парижской конференции начала 1915 г. приобрел несколько иное направление, чем в ее протоколах, впрочем, составление окончательного их варианта Барк приписывал самому себе. В мемуарах на первый план выдвигалась „стойкость“ русского министра в отстаивании неприкосновенности золотого запаса Государственного банка от английских притязаний. Тема кредитов России, не очень выгодная для мемуариста (он получил меньше, чем запрашивал), отходила в воспоминаниях на второй план»[371]. Однако Барк не мог в условиях эмиграции не лизать кормящую его британскую руку. И он, нисколько не смущаясь, рассказал, как в беседе с президентом Франции фактически поддержал требование англичан о вывозе золота из своей страны, в то время как Р. Пуанкаре, к разочарованию Барка, прямо заявил, что «он очень сомневается в большой готовности управления Французского банка поступиться золотыми резервами в пользу союзников»[372].

А вот Барк ради союзников, особенно английских, был готов на все…

Глава 5. В умелых руках мастера

Богу да Царю неправды не скажешь.

Русская пословица

Говорят, в пословицах мудрость народа. Но не может ли он, народ, ошибаться? Или из каждого правила есть исключения? Вероятно, такое исключение и представлял собой Петр Львович Барк: он легко и непринужденно врал царю. Вот как насчет Бога — не знаю. А может быть, у него был свой бог? Скорее всего, думаю, так. И этот бог золото… Но в поклонении этой всепобеждающей силе Петр Львович явно не одинок. Или он довольствовался кумиром?

Таким кумиром вполне мог стать Ллойд-Джордж. Не вызывает сомнений, так оно и было. Сильный, волевой, страстный, пылающий каким-то внутренним огнем и излучающий великую энергию — он не мог не привлекать к себе людей. Именно такое впечатление произвел этот выдающийся политик на президента Франции Р. Пуанкаре на их первой встрече 2 февраля 1915 г., т. е. в момент проведения конференции министров финансов союзных государств в Париже. «Меня поразило выражение его лица, меняющееся и страстное; это, скорее, лицо артиста, чем государственного деятеля, — почти что с завистью описывает свои впечатления Пуанкаре. — Его длинные и вьющиеся седые волосы, живые глаза, румяный цвет лица придают ему вид музыканта, выходящего на эстраду сыграть пьесу на виолончели. Но он довольствуется красноречием и старается соблазнить им своих собеседников. Он блещет умом, его вдохновение кажется неисчерпаемым. Не знаю, не скрывается ли под этой блестящей поверхностью кое-где и пустота. Противники его обвиняют его в поверхностности и неустойчивости. Но в данный момент я с легким сердцем покоряюсь очарованию, исходящему от его личности»[373]. Могу откровенно признаться: когда мне впервые попался на глаза портрет Ллойд-Джорджа, я подумал, что такой образ больше подходит дирижеру, чем политику. Тогда я, конечно, и помыслить не мог, что мне придется погрузиться в детали жизни этого человека, изучать отдельные этапы его биографии, а тем более писать о нем. Но так уж определили судьба и случай.

А вот каким увидел Ллойд-Джорджа опять-таки при первой личной встрече в Париже в феврале 1915 г. Барк (причем тот факт, что британский политик по собственной инициативе, без предварительной договоренности и приглашения, наплевав на протокол, сам пришел в номер Петра Львовича в гостинице, не только не насторожил его, но явно польстил болезненному самолюбию российского чиновника): «Он сразу произвел на меня чарующее впечатление своим прямым открытым взглядом умных и подвижных глаз, простой речью и неиссякаемой энергией и Божьей искрой, которые чувствовались в его словах, в движениях, в манере себя держать, в ясности изложения мыслей. Он был среднего роста, носил длинные волосы, что было необычным для англичанина, говорил быстро и с огнем, что также мало походило на английский способ изъясняться медленно и скучно-сдержанно, одевался более чем просто и во всех отношениях отличался от своих соотечественников. Вначале меня это чрезвычайно поразило, но потом я узнал, что он родом уэльсец и, видимо, кельтская кровь сохранила в нем много особенностей, отличавших его от флегматичных англичан»[374].