Расписание тревог

Дачный сезон еще не открылся, еще не везде истаял слежавшийся теневой снег, но узкие улочки уже подсохли, обочины зазеленели, на сиренях округлились почки.

Местное население приводило жилье в порядок. Слышался озабоченный перестук молотков, вжикали пилы, скрипели коловороты. Все, что обветшало за зиму, прохудилось, отошло от гнезд, теперь обновлялось, подкрашивалось, приколачивалось. Хозяева дач истово готовились к приему дачников.

Николай Карпович и Варвара Михайловна Пискуновы решили в этом году сдать бельэтаж и все четыре комнаты на нижнем этаже. Бельэтаж с верандой предназначался для военного летчика Поликарпова, который снимал его вот уже четвертый год. У Поликарпова было двое детей, жена, сам-четвертый. Они были удобные съемщики: платили вперед, не докучали хозяевам, если иссякал газ в баллоне или портилось электричество, не требовали уборки. Внизу Пискуновы обычно сдавали две комнаты, в третьей жили сами, четвертую, с отдельным входом, занимала летом дочь Клавдия. В этом году она собралась на море. Решено было перейти в ее комнату, а свою сдать тоже.

На участке стояла еще беседка, посеревшая от времени, чуть посунувшаяся вперед, но довольно еще добротная. Николай Карпович давненько присматривался к ней. Забрать вагонкой стены, врезать окна, навесить дверь — и чем не жилье на теплое лето? Крыша под толем не протекала. А главное, беседка расположена была на затулках, в том углу участка, что выходил в переулок, — только вырубить в заборе калитку — и вот он, отдельный ход. Летом вдвоем большего им и не надо, и нижний этаж можно будет сдать дачникам целиком.

Варвара Михайловна — натура поэтическая — поначалу отнеслась к идее супруга с прохладцей, но в конце концов и она поддалась соблазну. Николай Карпович, покончив с ремонтом дома, принялся за беседку. Руки у него росли, откуда положено, ремесло знал, хотя всю жизнь прослужил в армии.

Однажды под вечер, когда работа близилась к завершению, Варваре Михайловне пришла фантазия устроить в беседке чай. Чаепитничали у самовара. Настроение было благодушное, чай упрел, летошнее варенье из черноплодной рябины, очень любимое обоими, удивительно сохранило аромат и свежесть.

— А не выпить ли нам винца, Коля? — предложила Варвара Михайловна.

Николай Карпович неодобрительно посмотрел на нее поверх блюдца, проворчал:

— У голодной куме одно на уме.

Но Варвара Михайловна слишком хорошо знала супруга и видела, что он сам не прочь угоститься.

— Разве чтоб углы не перекосило? — задумчиво сказал он. — А какого? «Русскую» или «Пшеничную»?

— Бери «Русскую», все дешевле.

В отсутствие Николая Карповича — он ушел через новую калитку — в ворота кто-то постучал, причем довольно бесцеремонно.

— Кто там? — подала голос Варвара Михайловна.

— Эй, люди! Навоз нужен? — спросили за воротами.

— Не знаю, право… Сейчас хозяин придет, подождите немного! — отвечала она, неизвестно отчего волнуясь.

Она отодвинула засов и отворила. Прямо перед ней раскуривал папиросу худой высокий мужчина в летней дырчатой шляпе. Щурясь, рассматривал дом. Оттого, что он не смотрел на зажженную спичку, папироса не попадала в язычок пламени. Мужчина втягивал небритые щеки и как будто даже сердился, что папироса не разжигается. При появлении Варвары Михайловны он застыл неподвижно. Спичка догорела и погасла в его грязных пальцах, — кажется, он даже не ощутил ожога.

— Варя? — спросил незнакомец тихо и удивленно.

— Филипп?..

— Варя… — проговорил он опять. Бросив спичку, возвел руку к голове и стянул шляпу. Волосы его, прямые и плоские, были совершенно, белыми. — Вот так да…

Густая краска залила и без того румяные щеки Варвары Михайловны.

— Ты как тут очутился?

— Вот уж не думал, не гадал, — точно не слыша ее, сказал Филипп. — Вот уж точно, леший подстроил.

Варвара Михайловна рассмеялась нервным смешком.

— Тут, значит, проживаешь? — спросил он, чуть погодя.

— Тут… А ты?

— А-то?.. Я неподалеку обосновался! В совхозе.

— Все еще работаешь?

— Подрабатываю к пенсии. А Николай небось в отставке уже?

— Давно-о.

Они замолчали, не зная, о чем говорить еще, о чем можно говорить после тридцати лет разлуки, а чего не следует касаться вовсе.

Филипп, раскурив папироску, спросил неуверенно:

— Так нужен навоз-то?

— Да надо бы, коль недорого.

— Цена известная, двести рублей тонна.

— Скоко?! — Варвара Михайловна тотчас справилась со своим волнением. — Ты шутишь?

— Зачем? Навоз нынче дефицит. А у меня конский.

— Да что в нем такого драгоценного?

— Как что! Шампиньоны, например, выращивать. Дело очень стоящее, Варвара! Я бы сам взялся, да условий нету. А у вас что надо! Подвал-то велик ли?

— Ну… метров, может, тридцать.

— Тридцать?! Да с одного только метра можно до пятнадцати кило грибочков снимать!

— Баламут ты, Филя. Каким ты был, таким ты и остался. Казак лихой. Орел степной.

— Кило — пять рублей! Можно продавать кучками. Из одного кило — семь, а то и восемь кучек. Каждая по рублю. Прикинь-ка!

— Ой, да ты проходи, проходи во двор-то, — спохватилась Варвара Михайловна. — Сейчас Николай Карпыч придет. Да вот он!