Безразличие к происходящему в столицах, будь оно каким угодно ужасным, шло на пользу горожанам и помогало выжить в трудные годы отеческой истории:
— Кому нравится шуметь — пусть и тешатся на здоровье, а мы как-то и в тиши поживём.
— Мать, кто встречал сынка у выхода?
— Старый такой доктор, с бородкой.
— На Ивана Сергеича Тургенева, земляка нашего, похож?
— Не помню фамилию, вроде профессором называли.
— Ну, да, в рядовой губернской больнице — и профессор. Ни много чести сыночку? А с другой стороны в отечество пришли такие времена, что и профессорам дозволялось трудиться в губернских городах. То-то, смотрю, тянет к высоким материям! Вот оно, время открытия тайн!
Фрагмент второй
С заявлением сверху о «щастье детей страны савецкой» автор готов согласиться:
— Так и есть, после шести безоблачных лет пришла война, коя народу безоблачной не показалась.
Издревле известно: военные забавы единицам наверху приносят «народную память в веках», а прочим остальное и худшее, что содержит война.
Истина о героях и рядовых выясняется в мирное время. Позже, когда накал страстей приходит к температуре не выше человеческого тела…
— … и когда старыми доблестями необходимо закрасить новые промашки. Где набрать средств на материальную память сгинувшим? И надо ли?
С началом войны столицы Европы волновались, но родной город не шумел:
— Чего шуметь-то? Шуми, не шуми проку с того? Немец, знай, прёт, вон уже где, выживать надо — на какую надобность и радость в будущем времени следовало выживать ответа не давали с объяснением:
— Тёмные мы… — и жили по инерции.
Любимый город в известные исторические времена познал вкус оккупации, и автор, не покидавший город, о днях оккупации кое-что сохранил в памяти. Или память сама, без участия автора, сохранила оккупационные эпизоды?
По правилам написания биографий в этом месте следует поставить точку с устным добавлением «далее ни хера не помню, мал был» и успокоиться, но ничего не получилось по изложенным ниже причинам.
Биография интересна, когда наполнена редкими, пусть и не частыми удивляющими событиями, а ежели прожил в голом ординаре с невозможностью зацепится и за единое интересное событие — остаётся пустить в ход какую ни есть фантазию с невозможностью проверить.
Авторы автобиографических повестей чем-то схожи с сапёрами без миноискателей.
Повесть посвящается трём опорам жития моего: