Расписной

Вообще-то в таком деле не было мелочей, за всем нужен был глаз да глаз. Так что действительно мог сгодиться и восемнадцатилетний Мотька: Холеный зорко следил за подрастающим поколением, выделяя особо перспективных и тут же забирая к себе в пристяжь. А Мотька, несмотря на то что все об него ноги вытирали, вполне мог считаться перспективным: ушлый и дошлый, готовый пролезть во все дырки и в лепешку расшибиться, выполняя поручение. Иначе с ним и разговаривать бы не стали.

Как он вскоре понял, использовали его только для сбора информации: кто, где, чем дышит, с чего живет. Мотька был ценен тем, что по роду своих занятий знал жизнь не только блатных, но и обыкновенных людей – соседей по дому, в котором жил один после смерти матери, их друзей и знакомых, знакомых их знакомых. Общительный он был, можно сказать, а от общительных как раз и бывает польза: в сеть их общения часто попадается что-нибудь стоящее.

– Слушай, – спросил как-то Басмач, – мент в вашем доме живет – чем он дышит?

– Да ничем, – пожал плечами Мотька. – Разнял раз драку во дворе. Да приезжал, когда одну хату выставили. А больше я ничего не знаю.

– А! – зевнул Басмач. – А чего говорят, будто он вором был до ментуры?

– Да брешут, наверно, – сказал Мотька, который тоже слышал эти байки. – Какой из него вор, и по роже даже не похоже, и вообще… А это бабы болтают – вроде его телка рассказывала кому-то, что он наколотый весь, как после зоны.

– А домой он когда приходит?

– По-разному. Что я, слежу за ним, что ли?

– А ты последи, не облезешь!

Разговор этот происходил между прочим – как и все разговоры, которые изредка вел Басмач. Ну, он последил, не трудно, даже график мента вычислил: понедельник и пятница у него ночные, за полночь возвращается. Ну и обсказал все Басмачу, тот остался доволен. Не то что обнял его и поцеловал, но не погрозил ничем, это и есть высшее выражение довольства.

А потом на мента возьми да напади трое каких-то бакланов, да как раз ночью в пятницу… Только все обернулось не так, как обычно: он двоим бошки проломил, а третьему всю харю бутылкой распанахал… Вот тебе и мент! Да еще сказал, что они сами между собой дрались, а он только разнимал! И самое удивительное, что бакланы это подтвердили! И остались кругом виноватыми. А Басмач ни при чем, и мент ни при чем, и он, Мотька, тем более ни при чем… Здорово!

Мотька пыжился от гордости, в рот смотрел Басмачу и готов был из кожи вон вылезти, если бы тот снизошел до настоящего поручения. Но что-то не слыхать было ничего настоящего.

Однажды Басмач сказал Мотьке – вскользь, как обычно:

– Ты вот что: в доме у тебя в гастрономе телка одна работает, надо приглядеться получше. Может, понадобится она для дела.

– Которая это? – заинтересовался Мотька.

– Продавщица из колбасного.

– А, Нинка! – догадался Мотька. – Так чего к ней приглядываться – она и так всем дает.

– Не твое дело, – отрезал Басмач. – Твое дело я сказал: приглядеться. Дает

– понятно, все они дают. Кому, почему, когда?

– Да менту нашему и дает, – Мотька вдруг задумался. – А ведь больше никому последнее время и не дает!.. Нет, точно! Раньше-то у нее отбою не было, а сейчас вроде всех отшила. Но оно и понятно: он мужик здоровый, живет один – видно, ей хватает.

Мотьку разбирало любопытство. Конечно, Нинка – девка видная, а все-таки: почему к ней такой интерес?

– Присмотри за ней. И повнимательней.

Мотька так и не понял, к чему был этот разговор. Он, конечно, пригляделся к Нинке, но ничего нового не углядел. Все, что он и сказал Басмачу: торгует у себя в гастрономе, орет на теток. Кому надо – выдаст колбасу из-под прилавка, кого надо – пошлет подальше. Отоваривает районное начальство – не самое высокое, у тех свои места, а сошку помельче, что при власти крутится. Районную пристяжь. Но и этого на жизнь хватает: во всяком случае, про Нинку говорили, что живет она хорошо, зажиточно, все, что ей надо, может достать. Потому, мол, и замуж не выходит: сама себя обеспечивает, зачем ей обуза в дом? Трахается с ментом – ходит к нему чуть не каждый вечер, только койка скрипит. Это уже соседи рассказали, которые любили прислушаться, как там жизнь идет справа, слева, сверху и снизу – так просто, для общего развития.

В общем, Мотька вскоре забыл об этой Нинке – мало ли у него было дел, приходилось вертеться, чтобы и заработать себе на кусок хлеба с тонким слоем масла, и в тюрягу не пойти раньше времени. Правда, насчет тюряги Басмач его успокоил.

– Не ссы, – сказал он. – У нас везде свои люди, в обиду тебя не дадим, если заслужишь. Слушаться будешь – и в тюрьме проживешь королем. И пайку нормальную получишь, и водку, и бабу приведут. А продашь – утопят в параше, и все дела!

Мотька, правда, не знал, в чем он должен быть послушным, – но был готов.

Про Нинку его больше никто не спрашивал. Да она даже не здоровалась с ним при встрече – скользила равнодушным взглядом распутных коричневых глаз и шла себе дальше. «Ишь, стерва, – думал Мотька. – За человека не считает!»