Расписной

– А вообще ты много шпионов видел? – Расписной усмехнулся еще раз. Он явно набирал очки. Но ссориться с авторитетом пока не входило в его планы, и он смягчил ответ: – Какой я шпион… Взял фуцана на гоп-стоп, не успел лопатник спулить – меня вяжут![22] Не менты, а чекисты! Оказалось, фуцан не наш, шпион, греб его мать, а в лопатнике пленка шпионская!

Расписной вскочил и изо всей силы ударил кулаком по столу так, что треснула доска. Ему даже не пришлось изображать возмущение и гнев, все получилось само собой и выглядело очень естественно, что было крайне важно, ибо зэки внимательные наблюдатели и прекрасные психологи.

– Постой, постой… Так ты, выходит, не при делах, зазря под шпионский хомут попал? – Калик рассмеялся, обнажив желтые десны с изрядно поредевшими испорченными зубами: в тюрьме их не лечат – только удаляют. Но лицо его сохраняло прежнее выражение, и от этого непривычному человеку становилось жутко: не так часто видишь смеющийся булыжник. Блаткомитет тоже усмехался: получить срок по чужой статье считается фраерской глупостью.

– Хуля зубы скалить… Двенадцать лет на одной ноге не отстоять!

Расписной глянул так, что «булыжник» перестал смеяться.

– Ну ладно… Родом откуда?

– Из Тиходонска.

– Кого там знаешь?

– Кого… Пацаном еще был. Крутился вокруг Зуба, с Кентом малость водился… Скворца… Филька… В шестнадцать уже залетел, ушел на зону.

При подготовке операции всех его тиходонских знакомых проверяли. Зуб с тяжелым сотрясением мозга лежал в городской больнице, Кент отбывал семилетний срок в Степнянской тюрьме, Скворцов лечился от наркомании, Фильков слесарил на той же автобазе. На всякий случай Кента изолировали в одиночке особорежимного корпуса, Филька послали в командировку за Урал, двух других не стоило принимать в расчет.

Калик покачал головой.

– Про Кента слышал, про других нет. А за что попал на малолетку?

– За пушку самодельную. Пару краж не доказали, а самопал нашли. Вот и воткнули трешник.

– А вторая ходка?

– По дурке… Махались с одним, я ему глаз пикой и выстеклил[23].

– Ты что ж, все дела сам делал? – ехидно спросил Зубач, улыбаясь опасной, догадывающейся улыбкой. – Без корешей, без помощников?

– Почему? Третья ходка за сберкассу, мы ее набздюм ставили[24].

– С кем?! – встрепенулся Калик. Так вскидывается из песка гюрза, когда десантный сапог наступает ей на хвост.

– С косым Керимом. Его-то ты знать должен.

– Какой такой Керим? – Из глубины булыжника выскользнул покрытый белым налетом язык, облизнул бледные губы.

– Косого Керима я знаю, – сказал один из блаткомитетчиков – здоровенный громила с блестящей лысой башкой. – Мы с ним раз ссали под батайский семафор[25].

Катала кивнул:

– Я с ним в Каменном Броду зону топтал. Авторитетный вор. Законник.

– Почему я про него не слышал? – недоверчиво спросил Калик, переводя взгляд с Каталы на лысого и обратно, будто подозревая их в сговоре.

– Он то ли узбек, то ли таджик. Короче, оттуда, – пояснил Катала. – У нас редко бывал. И в Каменном Броду меньше года кантовался – закосил астму и ушел к себе в пески. Ему и правда здесь не климатило.

– Ладно, – Калик кивнул и вновь повернулся к Расписному. – А где ты, братишка, чалился?[26]

– Про «Белый лебедь»[27] в Рохи Сафед слыхал?

– Слыхал чего-то…

– Керим про эту зону рассказывал, – вмешался Катала.

– И мне тоже, – подтвердил лысый громила. – Говорил, там даже законника опетушить[28] могут.

Расписной кивнул:

– Точно. В «Белом лебеде» ни шестерок, ни петухов, ни козлов, ни мужиков нет. Вообще нет «перхоти». Один блат – воры и жулики, вся отрицаловка[29]. А вместо вертухаев – спецназ с дубинками. Только не с резиновыми, а деревянными: врежет раз – мозги наружу, сам видел. И сактируют без проблем – или тепловой удар напишут, или инфаркт, или еще что… Через месяц из воров да жуликов и мужики получаются, и шестерки, и петухи… А кто не выдерживает такого беспредела, пишет начальнику заяву, мол, прошу перевести в обычную колонию…

– Если воры гнутся, у них уши мнутся[30], – бойко произнес Катала, но его шутка повисла в воздухе. Все помрачнели. Ни Калику, ни блаткомитету не хотелось бы оказаться в «Белом лебеде».

– А он, братва, все в цвет говорит, – обратился к остальным лысый. – Керим точно так рассказывал. Я думаю, пацан правильный.

– Кажись, так, – поддержал его еще один блаткомитетчик со сморщенным, как печеное яблоко, лицом и белесыми ресницами. – Наш он. Я сук за километр чую.

– Свойский, сразу видать… – слегка улыбнулся высокий мускулистый парень. На правом плече у него красовалась каллиграфическая надпись: «Я сполна уплатил за дорогу». На левом она продолжалась: «Дайте в юность обратный билет». Обе надписи окружали виньетки из колючей проволоки и рисунки – нынешней беспутной и прежней – чистой и непорочной жизни.

– Закон знает, общество уважает, надо принять как человека…

– Наш…

– Деловой…

Большая часть блаткомитета высказалась в пользу новичка.