Расплата

— Он был чудовищно несчастлив. Если он не занимался со своими ящерицами, то сидел, уставившись в атласы. Маршрут на Мурманск, американские конвои… Он был слишком стар, чтобы попытаться убежать в Англию, так что…

— Карин, — сказал Антон. Она замолчала и посмотрела на него. — Вы сидели дома. Вы услышали выстрелы. И когда вы увидели лежащего Плуга, вы вышли наружу, чтобы его перетащить, не правда ли?

— Да. Я не успела ничего сообразить. Отец принял это решение в течение секунды.

— Слушай. Вы взяли его крепко: отец за плечи, ты за ноги.

— Ты это видел?

— Не в этом дело. Я хочу знать только одну вещь: почему вы положили его тогда около нас, а не около Аартсов, с другой стороны?

— Я так и хотела, я так и хотела! — сказала вдруг Карин возбужденно, положив свою руку на руку Антона. — Для меня это само собой разумелось, что он не должен лежать около вас, около тебя и Петера, но около Аартсов, которых было только двое и которых я совершенно не знала. Я сделала шаг в их сторону, но отец сказал: «Нет, не туда, там прячутся евреи».

— Боже мой! — крикнул Антон и схватился за голову.

— Да, я тоже этого не знала, но мой отец, очевидно, знал. Там пряталась молодая семья с маленьким ребенком, еще с сорок третьего года. В день освобождения я их в первый раз увидела. Если бы Плуг там лежал, их бы в любом случае нашли. Они, должно быть, тоже видели, что мы сделали, но они никогда не узнали, почему.

Те самые Аартсы, которых каждый поносил, потому что они ни с кем не общались, спасли жизнь трем евреям, и те евреи — ведь все это случилось из-за них, — они и есть виновники! Кроме того, и Кортевег был хорошим человеком! И поэтому труп Плуга попал на другую сторону, к ним, так что… Антон не мог этого больше вынести.

— До свидания, Карин, — сказал он. — Извини, но я… Всего тебе хорошего.

Не дожидаясь ответа, оставив ее беспомощно стоящей в толпе, он отвернулся и стал протискиваться меж людьми, кружа и петляя, как будто для того, чтобы она не смогла найти его.

4

Только через некоторое время он пришел в себя. Он попал в ту часть процессии, которая еще двигалась или снова начала двигаться, и отдался на волю толпы. Ему казалось, что все эти сотни тысяч, этот бесконечный поток человеческих жизней, который он видел на мостах через каналы, перед собою и позади, все еще увеличивающийся за счет групп, которые появлялись из боковых улиц, помогал ему. Вдруг он почувствовал чью-то руку в своей руке. Это был Петер, который, смеясь, смотрел на него. И он засмеялся в ответ, но заметил, что глазам его стало жарко от подступивших слез. Он наклонился над Петером и, ничего не говоря, поцеловал его в темя. Петер начал что-то ему говорить, но Антон не слышал его.

Был ли каждый и виноват, и не виноват? Была ли вина невинной, а невинность — виновной? Трое евреев… Шесть миллионов евреев было уничтожено, в двенадцать раз больше, чем пришло людей на эту демонстрацию; но, сами того не подозревая, из-за того только, что они находились в смертельной опасности, эти трое спасли себя и еще двоих, а вместо них погибли его родители и Петер, и случилось все это из-за любви к ящерицам…

— Петер? — сказал он, но, когда мальчик на него посмотрел, только покачал, смеясь, головой, и Петер в ответ засмеялся. В то же время он думал: разрушение, конечно, разрушение — так поможет Бог Солнца описать этот бардак.

И когда они дошли до Западной церкви, по дороге к площади у Королевского дворца, далеко позади них и очень тихо раздался вдруг ужасный, приближающийся массовый вопль. Все испуганно повернулись. Что там случилось? Сегодня ничего не должно случиться! Это был, бесспорно, вопль страха, который не прекращался, а все приближался и приближался. Когда он достиг их, ничего еще не произошло, но каждый стал нечленораздельно кричать, и Петер и Антон — тоже. Немного позднее вопль удалился от них, перемещаясь вперед, смеясь, оставляя их позади. На повороте Ратушной улицы он замер. Петер попытался вызвать его немного позднее еще раз, но безрезультатно. А через несколько минут крик снова пришел сзади, прошел мимо них и исчез вдали. И Антон понял, что он катится через весь город: первые были снова на площади у Музея, последние еще не сдвинулись с места, — и он бежал по кругу, каждый кричал, смеясь, но это был крик страха, древняя донная волна человечества, которая использовала их, чтобы сформировать себя.