Расплата

Она уперлась в его грудь руками:

– Машей-то зови, да в свои не прочь! Не таковские мы.

– Ну, Машенька, ты же сама просишь спасти. А если ты меня оттолкнешь, – прошипел он едва слышно, – зло сделаешь...

Маша почувствовала, как его руки сделались железно-жесткими, нахальными. Он стал молча тянуть ее к постели.

Маша упиралась, шептала:

– Не думай этого, Тимоша, нельзя, грех тебе... ради Христа, пусти!

И – все слабее сопротивлялась, в руках уже не было сил оттолкнуть.

Почти сникая и чувствуя, что противиться этой звериной силе – значит еще больше разжигать ее, она решила испытать последнее женское средство:

– Тимоша, сил моих больше нет... Во рту все пересохло... Попью схожу, страсть как пить охота! Приду сама, все равно теперь... сама приду.

Что-то ударилось в дверь и упало на пол. Маша испуганно рванулась из его рук. Не выбежала – выпорхнула из душной комнатушки. Глаза резанул свет из Парашкиной двери. Хозяйка стояла у порога и смотрела на Машу, скривив губы в ехидной улыбке. Маша на мгновение остолбенела: значит, подслушивала!

Загородив рукой лицо от света, кинулась по коридору к уличной двери. На вокзал! На вокзал!

Бежала, то и дело оглядываясь, и на ходу поправляла растрепавшуюся косу. Дробный стук ботинок по мостовой эхом отдавался сзади, ей казалось, что кто-то гонится за ней. Скорей, скорей на вокзал!

– Стой! Кто идет? – окрик из-за угла.

Словно споткнулась Маша – замерла на месте от страха, дрожа всем телом. Но странно – в голове сделалось ясно-ясно, будто выветрился хмель на бегу. Только сердце колотилось в груди так бешено, что казалось, там не одно, а два или три сердца.

– Кто идет? – повторил строгий голос.

– Из Кривуши я... Простая баба... Не стреляйте!

К ней подошли двое. Один с винтовкой, другой с наганом.

– Куда летишь как угорелая?

– Мужички, родненькие... деревенская я... Деваться мне некуда. Пустите на вокзал!

– А бежишь от кого?

– Пьяница какой-то хотел надо мной измываться.

– Обыщи ее, – приказал тот, что с наганом.

Высокий мужчина, закинув винтовку за плечо, с ухмылкой облапал ее и с той же ухмылкой доложил:

– Сама как граната... горячая. Видно, с постели прямо. Заберем-ка мы ее сабе?..

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

– Погоняй, погоняй! – сердито ворчал Сидор Гривцов, полный черноусый мужик с большой родинкой на переносице.

Юшка нехотя дергал вожжами, глазея по сторонам:

– Лошадь, знамо, твоя. Мне не жалко, могу и ударить, да только за скотину бог спросит. И торопиться некуда. Парашка небось в постельке еще кувыркается... Ты забыл, что ли, воскресенье ноне! Эй, ну, Воронок! А мой дед, помню, говаривал: ешь – потей, работай – мерзни, а в дороге малость спи!

– У голодной куме одно на уме. Ты мне, дармоед, зубы не заговаривай! Гони, говорю, – совсем озлился Сидор. Даже родинка на переносице задвигалась.

– А ты, Сидор, не забывай, я те таперича не батрак и в извозчики не напрашивался. Так, по старой дружбе поехал. Не по ндраву – слезу. Дорогу домой знаю.

– Дурак! – Сидор выхватил из-под Юшкиных лодыжек кнут и с маху стеганул Воронка по боку. Конь дернулся так, словно хотел вырваться из хомута, понесся галопом.

Сидор со злостью ткнул кнут в сено.

– Право, дурак. Чужую лошадь жалеет.

– Потому и жалею чужую, что скоро своя будет. Привыкнуть загодя хочу.

– От твоей болтовни и лошадь сбежит. Не разевай рот, видишь, встречные скачут, – попридержи малость.

Встречная повозка тоже замедлила бег.

Окрик:

– Эй! Сиволапые! Сторонись! Революция едет!

Юшка торопливо потянул вожжу. Когда повозки поравнялись, короткошеий парень, сидевший у пулемета, обрадованно гаркнул:

– Тпрр! Дядя Сидор! Мое почтение! Прокопыч, держи коня. – И соскочил с телеги.

Сидор сразу узнал Ваську Карася, племянника жены. Оглядел Прокопыча – где-то встречал его. А третий на повозке, с гармошкой, совсем незнакомый.

Карась расправил плечи, выставил напоказ перекрещенную пулеметной лентой грудь:

– Узнаешь?

– Как не узнать? На фронт, што ли?

– Фронт подождет! Сперва хорошие властя посадить надо! – Карась оперся ладонью о ствол пулемета. – Правду я говорю, дядька Юхим?

Юшка поскреб в бороденке:

– Сколько их ни сажали – все плохие! Завалящей лошаденки мне дать не могут!

– Верно, все плохие! К черту их! Сами смогем! Сами с усами! – И Карась картинно провел двумя пальцами по верхней пухлой губе, где едва заметно рыжели редкие волосики.

– Это как понять, Вася? – недоверчиво и удивленно уставился Сидор на Карася.

– Я сам не понимал. Тимофей твой растолковал.

– Видал его?

– Не только видал, а вместе большаков скидал. Он теперь поручик, а не прапорщик! С генералом за ручку! Мне велел у самого Чичкана обыск делать на квартире. Сделал в лучшем виде! – И без того узкие щелки глаз его совсем заплыли в довольной улыбке. Он слез с повозки, вынул из кармана портсигар и протянул Сидору:

– Портсигарчик что надо! Именной! Вишь, написано: «Товарищу Михаилу от наборщиков «Правды». Была твоя правда! Теперь наша! Закуривай, подешевело! И тебе, дядя, будет что на воз класть. Тимофей твой с головой.

Сидор папироску взял, но прикурить отказался.