Расплата

Грохнувшую за мной дверь было невозможно не услышать, немец знал, что я уже вошла – но повернулся не сразу, и я успела отметить про себя, что, несмотря на то, что он был довольно высок и красиво сложен, в моих фантазиях он всё равно был выше, а плечи шире. Да что там говорить – в моих фантазиях у него и осанка-то была немного другая... И только сейчас, в те короткие мгновения, когда он разворачивался ко мне, я поняла, что в моих мыслях у него была фигура Дениса.

Действительность – как лёгкий сквознячок. Вроде и не холодно от него, но как-то... отрезвляет. Наверное, в воображении Трайбера я тоже была другой. Может, даже такой, как на рисунке Марго – русской красавицей с толстой косой и томной тенью от длинных ресниц на румяных щёчках. Но я была обычной серой мышью с давно нещипанными бровями, собранными в дежурных пучок волосами и сероватым тоном недополучающей витаминов кожи. Ногти прятала в кулачки, смущённо отводила взгляд. И совершенно не хотела улыбаться. Только сбежать. Такой ли он представлял меня эти два месяца?

И посторонних в комнате не было, и дверь закрыта, и между нами с Ником всё-таки существовал какой-то интерес, пусть даже выраженный в форме переписки... Но мы сидели через стол друг от друга и как два идиота говорили то о погоде, то о сложностях перевода вольного текста по словарю. При этом он смотрел на меня так внимательно и вдумчиво, словно параллельно думал о чём-то ещё и от этого я терялась окончательно. Щёки пылали. Стали возникать неловкие паузы. И вроде бы – ну хватит уже, а? Скажи уже вежливое – был рад повидаться, счастливо оставаться... Ты же мужчина! И это ты приехал ко мне – без предупреждения, без спроса, поставив меня в неловкое положение. Ну вот возьми, и прекрати это мучение... Но при этом, каждый раз, когда он слегка менял позу, сердце моё замирало – уходит? Чёрте что, но и этого мне, оказывается, не хотелось.

- У тебя здесь сын, я правильно понял? – неожиданно спросил Николос. – Расскажи про него?

А вот это - сколько угодно! Я говорила и говорила, хвастала, как ловко он выучил тот стишок на немецком, как просто усваивает и повторяет отдельные немецкие слова. Благодарила за машинку, потом без перехода начинала рассказывать какие-то немногочисленные, но смешные случаи. Смеялась сама, тараторила без умолку, с охотой отвечала на вопросы. А Николос сидел напротив меня, упершись губами в сомкнутые перед лицом ладони и...

Нет, правда, можно было бы смущённо отмахнуться и сказать – да кто я, и кто он, и всё такое... Но разве женщина не чувствует истинного посыла обращённого на неё взгляда? Особенно когда его и не пытаются скрыть? Во взгляде Николоса откровенно читался мужской интерес. Нет, он не трахал меня глазами и даже не раздевал, но, возможно, осторожно вёл носом по моей щеке или легонько прихватывал губами мочку уха, прислушиваясь к своим ощущениям и к моей реакции... И когда я вдруг расшифровала это – я испугалась. Замолчала на полуслове и глупо, стеснительно улыбнувшись, уставилась в стол. Напряжённо зажала ладони между коленей. Николос же наоборот - свободно опустил руки на стол. Смотрел прямо, не юлил, не строил из себя. И это подкупало.

- Ты замужем?

- Нет.

- Но у тебя маленький сын. Ты родила его здесь, в тюрьме?

«Не тюрьме, а колонии...» - машинально подумалось мне, но я только кивнула:

- Да.

- Где его отец? Он знает о ребёнке? - И, так и не дождавшись ответа, продолжил: - Сколько он пробудет здесь, с тобой? И что потом?

Я подняла взгляд – на его глаза цвета хаки, на чувственный подбородок с соблазнительной ямочкой, на словно бы иронично улыбающиеся даже в спокойном состоянии губы... Серьёзный, уверенный в себе мужчина, непонятно что делающий здесь, со мной.

- Николос, у тебя есть семья? Ну то есть... – я замялась, но отступать было глупо. Да и некуда. – Я имею в виду, женщина? Может, жена, дети?

Он сощурился и снова упёрся губами в сомкнутые перед лицом руки – красивые мужские руки. Не было ни разбитых костяшек, ни синяков, ни мелких шрамов и перенапряжённых жил – всего того, что сводило меня с ума в руках Дениса. Наоборот – они были ухоженные, но фактурные, как и сам Николос, и кто бы мог подумать, что в этом может быть столько мужественности! Невыносимо захотелось прижаться к его ладони щекой...

Так стоп! Это жест максимального доверия и подчинения, - он слишком интимный, слишком личный и слишком кричащий «Я твоя!» Такие жесты не раздаривают случайным мужчинам, а может, и вообще не раздаривают, раз и навсегда отдав кому-то одному. Я отдала его Денису, разве нет?

К горлу подступил ком и я, скрывая стремительно набегающие слёзы, закрыла глаза. Господи, как же я устала быть сильной!

- Нет, я свободен, - ответил Николос. - А что?