Расплата

Ровно год назад ко мне в общагу заявился Медведь, и с того самого момента закружило: Пистолет за пазухой, Денис на больничной койке... Губы его – родные, терпкие... Берлога Михал Потапыча, боевые сто грамм за смелость, ещё столько же за упокой Саньки и его жены. Признание Дениса, как покаяние: «Ты моя лебединая песня»... Мои терзания: «Он Ленкин отец»... и выбор в его пользу – как шаг в пропасть... Серебристая норка, накинутая на плечи его руками... То, как я любила целовать его ладони – было в этом что-то особенно интимное, доверительное, и так нравилось нам обоим... Его ревность, моя ревность. Ссоры, примирения. Расставания, встречи. Недопонимания, откровения. Ожидания и надежды. Глупости, ложь, самонадеянность. Выбор. Постоянный выбор. Мечты о большом будущем в фитнесе и в противовес им – Денис со своими требованиями идти в нормальную профессию... Боярская – как пятно на безмятежном счастье, как причина, на которую можно свалить все проблемы. Зойка – чёрногипюровая птица со стальными яйцами, на деле оказавшаяся давно забытым иссушенным кузнечиком в самом тёмном углу паутины... Лёшка – мой тёплый, спокойный берег, к которому так тянуло во время бурь, и от которого я так смело уплывала каждый раз, как только снова проглядывало солнце... Но главное Денис - строгий, взрослый, повидавший и жизнь, и смерть ураган, что сорвал меня, придорожную сорную Колючку, и унёс в сказочную страну. Закруживший, завороживший, показавший мне другую меня. Другого себя. Сделавший решительный шаг против течения, предложивший стать совсем уже ЕГО, законной Милахой... И так нелепо, так случайно обронивший меня где-то ни там, ни сям... В междумирье. В межвременье. Ни в прошлом, ни в будущем. Ни Людкой, ни Милахой... Так, тенью в темноте. Слетевшей с доски и потерявшейся в суете рокировок пешкой.

Депрессивный период длился весь февраль. Чёрный, беспросветный, усугубленный отсутствием ответов на мои письма. Усиленный цепкими болями внизу живота и бессонницей. И моим отражением в зеркале.

Я смотрела на него и ненавидела эти короткие тусклые волосы, ввалившиеся глаза, распухшие губы и ставший вдруг «картошкой» нос. Гигантские сиськи, покрывшиеся паутинкой лиловых растяжек и огромное, такое же потрескавшееся пузо с тёмной полосой от груди до лобка и вывернутым наружу пупком. Это была не я. Во всех смыслах. И даже если бы случилось чудо, и меня услышал Бог, и нашёл бы – на том ли, на этом ли свете Дениса и привёл бы его ко мне... Это не была я! Такая я – не нужна была даже себе, не то, что Денису!

И эти мысли разъедали остатки моей глупой призрачной надежды на то, что всё ещё у нас с ним может быть. И поднимали во мне утихшую было ненависть к ребёнку, который уродовал не только моё прошлое и будущее, но и меня саму. Это не мог быть ребёнок Дениса, точно. Его ребёнок не сотворил бы со мной такого...

Даже молчаливая и вечно отстранённая Марго, взиравшая на подобие происходящей с нами жизни свысока – и та была от меня в смятении. Пыталась отвлечь, донести до меня мимолётность бытия и условность всего происходящего... Но разве я её слышала?

В воскресенье двадцать пятого февраля, в который раз подойдя к моей работе, Марго попыталась исправить цвет жёлтой драпировки, который я безнадёжно загнала в унылую грязную серость, и вдруг не выдержала:

- Нет, я не могу... Это... Это детский гробик какой-то! – и одним движением содрала прикреплённый к импровизированному мольберту лист. – Начинай заново или... Свободна на все четыре! – Импульсивно указала на дверь, но тут же схватила коробку с красками. - На, - сунула мне три цвета: синий, красный и жёлтый. - Вот этим - всё то же самое! НЕ смешивая! Пусть будет декоративно, пусть даже нелепо, но чтобы чистыми цветами, а не этим... Трупным ядом!

А я заплакала. В принципе, в последнее время это было настолько привычное для меня состояние, что никто не реагировал, даже Марго. Но сейчас она растерялась. А я действительно задыхалась, я иссякла, и не было больше даже намёка на то, где брать свет для души.

И вот, я ревела, а Марго обнимала меня, усадив рядом с собой на лавку, и терпеливо ждала. А когда я немного затихла, вытерла своими прокуренными пальцами слёзы с моих щёк:

- Расскажи мне, давай. – И уверенно кивнула, поймав мой испуганный взгляд: - Давай, давай. Хотя бы попытайся. А иначе ты захлебнёшься этим, девочка.

И я начала... Но не закончила.

Когда под задницей резко потеплело, я не поняла. Думала, что приссыкнула. Так неловко стало перед Маргаритой... а она, заметив, мою растерянность, решила, что я смущаюсь разговора и, сунув в банку кипятильник, начала говорить что-то о себе. Я же, чувствуя, как всё сильнее промокают гамаши, сжимала ноги и думала – ну как же так? Я же даже в туалет не хотела? И всё гадала, как теперь быть. А Марго в какой-то момент повернулась ко мне и замерла. Видно было в моём лице что-то такое...

- Что?

Один вопрос строгим тоном, и мне сразу стало понятно, что надо отвечать как есть.

- Не знаю. Я кажется... обмочилась...

Глава 20