Расплата

На высокой раскидистой чинаре оглушительно чирикали воробьи. Мне было приятно сидеть здесь. Действительно, что может быть лучше тбилисских садов и скверов? Стиснутый со всех сторон городскими стенами, человек именно здесь улавливал первое дыхание весны. Зайдешь в сквер, и влажный запах оживающей земли обдаст тебя. Глянешь на деревья — почки лопнули, окропив нежной зеленью голые еще веточки. Присядешь на скамью после городской зимы и, как дикарь, возжаждешь леса. Смотришь на тепло одетых стариков, устроившихся на припеке, тоже выползли из своих холодных нор и греют старые кости. Весеннее солнце расслабляет. Старики играют в домино или беседуют, перебирая между делом янтарные четки. Скрежещет по улице трамвай, скрывается за углом, дребезжит его звонок, но ты все равно в лесу, в самой чаще, еще не созданы города, трамваи и самолеты, что с воем проносятся над сквером и пропадают внезапно. Ты не замечаешь их воя, его еще не существует. Ты прислушиваешься к земле, она зовет тебя, манит, притягивает, суля тишину и покой. Ты ощущаешь путь, пройденный до сего мига, и хочешь вернуться назад, уйти в чащу леса, но куда идти?!

Матери привели в сквер своих малышей и ищут, где посолнечнее. Тебе приятно видеть этих малюток и их молодых мам, что-то значительное, нежное и чистое пробуждается в твоей душе, словно юные стебельки трав в недрах промерзшей почвы. Проходящие парни с нескрываемой страстью пялятся на прелестных матерей или отпускают шуточки. Ты отводишь от них глаза, и тебя еще сильнее тянет вернуться назад, но ты никогда не сможешь осуществить свое желание, тебе нет спасения, город не отпустит тебя… И осень ощущается здесь загодя. Ты глядишь с аллеи Нарикалы на ботанический сад и замечаешь пестрые деревья. Водопад с грохотом разбивается о скалу, и осколками хрусталя разлетаются водяные брызги. Чуть пожухли покатые холмы, протянувшиеся до Коджори, серым налетом покрылась Шавнабада. На татарском кладбище — тишина. А под тобой, внизу, ласковое солнце глядит на островерхие церкви и дома, ласточкиными гнездами прилепившиеся к скалам. Город распахнут перед тобой, как на ладони. Орнаментом лежат на земле прижавшиеся друг к другу дома, крыши, улицы и дворы, отороченные зеленью деревьев. Далеко, на краю безбрежного пространства девственно приоткрылись белоснежные плечи Казбека. Там берет свои истоки, мчится Арагва, рассекая пылающие, багряные рощи, и ты разглядываешь далекие горы, на которые не раз поднимался…

Стоишь в одиночестве, смотришь на городской пейзаж и кажется, будто пред тобой не создание человека из камня и металла, но живой уголок самой природы, точно такой же, как жмущиеся за пазухой гор леса, как необозримая низина, пестреющая синими, алыми, желтыми или серыми пятнами… В городе полно скверов и парков. В Пушкинском сквере, к примеру, вряд ли отыщешь свободное местечко. Здесь ежеминутно останавливаются троллейбусы. Люди выходят, устремляются к подземному переходу, к широкой площади и к узкой, всегда переполненной и шумной Пушкинской улице, на которой бойкие продавцы с лотков торгуют мануфактурой. Троллейбусы пустеют, вновь наполняются и уезжают, на остановке толпится народ, одни бегут, спешат, другие идут медленно, неторопливо, громко беседуют, ждут троллейбуса, такси, а в сквере на длинных скамейках все так же сидят люди.

В Верийском саду, разбитом на месте бывшего кладбища, собираются на солнышке старики и ведут нескончаемые беседы. Здесь все знакомы, все знают всё друг о друге, и их беседы, их западногрузинский говор напоминают тебе о западной Грузии, об Имеретии, Гурии, Мегрелии, о местных жителях, о тамошних горах и равнинах, а возможно, и о том времени, когда эти старики, тогда совсем молодые люди, покинув родные места, маленькие нарядные села, устремились в этот огромный город и осели здесь на вечные времена, где теперь уже ждала их могила… Вот в садик входит старик с палкой, в старомодном летнем габардиновом пальто, в коричневой потертой шляпе и нерешительно приближается к группе беседующих пенсионеров:

— Люди, вы слышали, что с Никифорэ случилось?

— Что? — оборачиваются все к новоприбывшему.

— В больницу уложили.

Тут все начинают галдеть, перебивая друг друга:

— То-то его не видно…

— Неделю не появлялся…

— Что, говорите, случилось?

— Рак подозревают…

— Эх, бедняга…

— Заметно было, пожелтел весь…

Некоторое время все заняты Никифорэ, семьей Никифорэ, судьбой Никифорэ. Потом в связи с Никифорэ кто-то вспоминает другой случай. И все внимают ему. Затем второй вспоминает что-то похожее, и беседа постепенно переходит на другие темы.

Полны народом тбилисские сады, когда наступают теплые осенние дни!