Расплата

– А что, если все наладится?

Ева повернулась вполоборота, чтобы посмотреть мне в лицо; ее выщипанные брови и темно-красные губы выражали разочарование.

– Вред уже нанесен. Разве ты не понимаешь? Полиция допрашивала сотрудников, требовала разрешения говорить с клиентами, изымала записи. Похороны были последней каплей. Джош не хочет, чтобы на первой полосе «Нью-Йорк пост» появилась фотография, на которой ты заходишь в наш офис. Мы должны делать то, что лучше всего для фирмы.

Я бездумно смотрел на одинокую лодку в гавани, которая лениво ловила парусом ветер, и не мог придумать, что бы еще сказать. Поняв, что разговор закончен, я собрался уходить. В моем кабинете не было ничего, что Кейша не могла упаковать и отправить мне домой.

– Мы вышлем тебе все бумаги, – сказала Ева. – Мы хотим быть справедливыми.

– Ты выбрала не ту фразу, Ева. Нужно было сказать: «Ничего личного, только бизнес». [3]

Она смотрела на меня безо всякого выражения, не зная, какую эмоцию следует проявить. Я отвернулся и целенаправленно двинулся на север, гордо расправив плечи и не зная ни куда я иду, ни что мне делать, когда доберусь туда.

Я рву письмо Джоша пополам, а затем еще раз пополам. Через несколько дней после моего разговора с Евой она отправила мне экспресс-почтой конверт, содержащий расписку в отказе от прави соглашение о конфиденциальности. Оба документа были смехотворно обременительны, причем прикол заключался в условии, выдвинутом в каждом: что я соглашусь на адвоката, выбранного «Кляйн», в случае если между нами возникнет дополнительный спор. Легче добиться справедливого решения суда где-нибудь в Северной Корее, чем от юриста с Уолл-стрит. Я швырнул оба документа в мусорную корзину, утомленный одной только мыслью о том, чтобы вести переговоры с «Кляйн». Каждый третий день приходило новое требование поставить свою подпись, написанное все более строгим гоном. Несмотря на очевидное раздражение Евы моим молчанием, меня удивило, что она сочла нужным заставить Джоша написать мне. Должно быть, юристов «Кляйн» что-то беспокоит. Я роняю обрывки письма Джоша в мусорное ведро под столом, разочарованный тем, что его неудобства не улучшили мне настроения.

Тенниса уволили через неделю после меня. Ни для одного из нас это не было сюрпризом. На наших ежегодных общих собраниях Лемонд всегда говорила о нем как о «старой гвардии» – выражение, на брокерском жаргоне означающее примерно то же, что хлеб трехдневной давности. Мы с Теннисом регулярно встречались, чтобы поиграть в гольф, пока погода не испортилась, но с тех пор видеться стало сложнее. Поскольку мы ничем не заняты, то и заполнить паузы в разговоре нечем, а в тот единственный раз, когда мы вместе напились, я сорвался и выставил себя дураком.

Покончив с почтой, я выдвигаю ящик кухонного стола и вынимаю оттуда старую пластмассовую коробку, в которой находится служебный пистолет моего отца и завернутый в тряпочку набор для чистки и смазки оружия. Я вынимаю обойму, дважды проверив, нет ли патрона в патроннике, открываю затвор и нажимаю на наконечник возвратной пружины, разбирая оружие точно так же, как учил меня отец много лет назад. Чистка оружия очень успокаивает: все детали так тонко обработаны… Вообще-то я уже много лет не стрелял из пистолета, потому что не побеспокоился о разрешении на него в Нью-Йорке; но я помню, какой громоподобный рев он издавал, когда я стрелял из него мальчишкой, а отец, стоя у меня за спиной, клал свою большую ладонь на мою маленькую ручку, чтобы помочь смягчить отдачу.

Я снова собираю пистолет, и он удобно ложится в мою взрослую руку. Если в патроннике нет холостого заряда, чтобы защитить боек ударника, курок лучше не спускать, поэтому я вынимаю боевые заряды из магазина и кладу их в восьмиугольные ячейки, после чего заменяю их холостыми, которые я ношу в герметичном пакете. Защелкнув затвор, я смотрю на конец ствола и представляю, что передо мной на коленях стоит убийца Дженны. Его черты размыты, а темные глаза расширены от ужаса. Я нажимаю на гашетку. Металлический щелчок отдается громким эхом от твердых кухонных поверхностей, и я вижу, как голова убийцы дергается назад, когда моя пуля врезается ему в лицо, забрызгивая мозгами стену у него за спиной. Он валится на бок, под щекой образуется кровавая лужа, а из его глаз вытекает жизнь, как свет из старой электронно-лучевой трубки. Я открываю рукой затвор, выбрасывая на пол кухни холостой патрон, и снова представляю себе убийцу на коленях. Его голова раз за разом дергается назад, а я снова и снова спускаю курок, и тускло поблескивающие металлические гильзы вываливаются из выпускного отверстия, пока затвор не открывается в последний раз. Слезы гнева застилают мне глаза, и я ударяю бесполезным оружием о столешницу, добавляя новую отметину к уже существующим.