Расплата

— Вот в этой колокольне я живу, там — кельи, — прошептал он. — Поднимись ко мне, выпьем вина, прошу тебя, не бросай меня одного, я боюсь, боюсь, Тархудж, не бросай меня, переночуй со мной…

Движимый любопытством, я последовал за ним. Осторожно сошли мы по ступенькам во двор. Спотыкаясь на каждом шагу, он вел меня к колокольне. Темнота и тишина окружали нас. Почему-то мне вспомнились похороны католикоса Мелхиседека. Тогда на этой колокольне монотонно гудел колокол, народ заполнил двор, улицу, балконы и крыши ближайших домов. Мы с другом тоже стояли на крыше, откуда прекрасно был виден двор Сиона. Какая-то женщина, видимо нищенка, странно дергалась, припав к стене храма. Я не мог понять, что с ней — падучая или религиозный экстаз. Высшие духовные чины в парадном облачении вынесли гроб с католикосом. Кадя ладаном, обнесли его вокруг храма и снова занесли внутрь. Вскоре после этого народ разошелся. Церемониал смахивал больше на представление, наверное, поэтому и собралось столько зрителей.

Сейчас здесь было тихо, темно и пусто. Абро постучал, и в ту же минуту дверь отворилась, словно за ней ждали его стука. Пьяное бормотание Абро означало, что он приглашает меня войти. В глаза мне бросилось недовольное, холодное, неженское лицо монахини со свечкой, больше похожее на восковую маску, чем на человеческий лик. Затем это лицо куда-то исчезло; скрипя затворилась дверь, и мы оказались в непроглядной тьме. Я понятия не имел, где мы находимся, Откуда-то сверху донесся голос Абро, он звал меня к себе. Я двинулся, чувствуя на ощупь, что подошел к узкому проходу, и ударился ногой о ступеньку. Куда делась монахиня? Как ни пьян был Абро, он ловко поднимался наверх. Согнувшись, я нащупывал ступеньки, медленно поднимаясь, стиснутый в этом мрачном лабиринте. У меня создалось ощущение, будто я находился под землей и сейчас пробирался к свету. Послышалось щелканье замка или запора. Видимо, мы подошли к келье Абро. Я остановился, дверь со скрипом отворилась. Абро бесшумно куда-то вошел, зажег свечу, и я увидел узкую келью, где едва умещались топчан, небольшой столик и табуретка. На стене — иконы, на столе — куски хлеба и огрызки колбасы, на полу — батарея пустых бутылок. В узком оконце — темнота, потолок низкий — невозможно разогнуться.

— Тархудж, дай тебе бог всего, садись, не бросай меня, переночуй тут, — дрожащим голосом просил Абро.

— Где я тут переночую?

— На этом топчане оба поместимся, никуда тебя не отпущу, Тархудж, боюсь я! — истерично, словно бездарный актеришка, причитал он; сейчас особенно бросалось в глаза, что у него не все дома. А тут еще в душу закралось неприятное подозрение, и я пристально посмотрел на Абро. А он перебирал пустые бутылки, сливая остатки в огромную жестяную кружку, которую затем преподнес мне, умоляюще глядя в глаза. И жалок, и омерзителен был он.

— Пей, прошу тебя, если уважаешь меня, выпей, прошу!

— Сначала ты выпей.

— Будь здоров, Тархудж! Нынче так устрою тебя… — торопливо бормотал он, — никуда не отпущу, на топчане оба уместимся… Живи многие лета со своими близкими!

Он не выпил, только пригубил вино и снова протянул мне грязную кружку, противно причмокивая мокрыми губами.

— Будь здоров, Абро, всего тебе наилучшего, — меня чуть не вырвало, едва я поднес кружку ко рту.

Абро вскочил и принялся упрашивать меня:

— Выпей до дна, умоляю, выпей!..

— Не хочу, ты же знаешь, я тороплюсь, домой пора.

Абро будто совсем рехнулся от моих слов, затрясся в каком-то странном нетерпении:

— Никуда тебя не отпущу, умоляю, выпей только этот стакан!

Я встал, поставил на столик нетронутую кружку и прикрикнул на него:

— Ну, будет паясничать, ложись, спи!

Абро сразу сник. Как-то безнадежно поглядел на меня и прошептал:

— Тархудж, не оставляй меня одного…

Когда я спустился по лестнице в абсолютной тьме, та же монашенка встретила меня внизу. Быстро распахнула дверь и, едва я переступил порог, проворно захлопнула ее. Помню, как приятен был свежий воздух. Я вздохнул полной грудью, а они остались там, в своем чудном логове.

Аромат ладана и бледное мерцание свечей окончательно успокоили меня. Некоторое время спустя в церковь вошли парень и девушка, они остановились в дверях, кинули застенчивый взгляд на монахинь, заметили и меня. Закинув ногу на ногу, я сидел на длинной скамье. Эти двое, видимо, впервые были здесь, они не походили на тбилисцев. Робко вошли в храм и стали рассматривать почти совсем стершиеся надписи на мраморных плитах.

Переходя от одного погребенья к другому, они внимательно разглядывали родовые надгробья Джамбакур-Орбелиани, и стук их каблуков четко разносился по храму. Из узкой дверцы рядом с алтарем вышел чернобородый священник — ражий детина с массивным крестом на груди, носить который, на мой взгляд, требовало немалых сил; шурша длинной рясой, подошел к старухе, торгующей свечами, что-то буркнул ей и покинул храм. Немного погодя поднялся и я — пора, и так засиделся. Я раздал всю мелочь нищим, усыпавшим паперть, и вышел на улицу.