Расплата

Когда он вернулся к пастухам, милиционеров уже не было.

— Сядешь на белого. — Гота любовно шлепнул крутобокого коня.

— Где они? — спросил Мушни, лаская лошадиную холку.

— Уехали.

— Знали бы они, кто я! — Мушни невесело засмеялся.

— А в чем дело?

— Они ведь меня ищут.

— Тебя? — удивился Гота.

— Да.

— За что?

— За то, что я одного человека ранил.

— Ты? — не поверил Гота.

— Я… В начальника своего стрелял. Подлый человек, с деньгами мошенничал. Был у нас в геологической партии один рабочий, пожилой. Так вот он взбунтовался. Я его поддержал. Начальник руку на меня поднял. Старик заступился, тот на него замахнулся. Тогда я не сдержался, полез в драку. Этот подлец погнался за мной с ружьем. Я выхватил револьвер и ему в ногу…

— Ого!

— Теперь милиция меня разыскивает. Специально сюда притащились, и там в долине поджидают, на аэродроме. Я вчера должен был смыться отсюда, да вот Квирия…

— Если он мужчина, чего в милицию доносил? — возмутился Гота. — Подумаешь, ранил, не убил ведь! Пусть сам с тобой счеты сводит.

Мушни улыбнулся.

— А если б я его убил, как бы он жаловался?

— А если виноват?

— Виноват-то виноват, но о чем ты говоришь, Гота? У кого сила, тот и прав.

— Вовсе не так, — рассердился Гота. — Чего тебе бежать! Я бы на твоем месте сам бы явился куда следует.

— Чтобы меня посадили? Я из-за него в тюрьму садиться не собираюсь, — сказал Мушни и вспомнил Тапло. — А сейчас и вовсе дела мои таковы, что являться в милицию мне никак нельзя.

— Ладно, с одним покончим, потом придумаем что-нибудь.

Гота оседлал своего серого и передал Мушни ружье.

— Мы поехали! — крикнул он пастухам и послал вперед коня.

18

Пять дней прошло в бесплодных поисках. Погода испортилась. Солнце выглядывало лишь изредка. С утра моросило, к полудню дождь усиливался, а вечерами густел туман. Небо было обложено серыми тяжелыми тучами. Сентябрь брал свое, и горцы гнали стада в долину. Пустели отсыревшие пастбища, дождевые потоки бороздили склоны и вливались в мутную реку, яростно подмывающую крутые берега.

Пять дней не слезал Мушни с коня, следуя по пятам за неутомимым Готой по скользким тропинкам. Борода у него отросла, щеки запали. Когда он сходил с седла, ноги подкашивались от усталости, и азарт, который вовлек его в эту поездку, улетучился, подобно хмелю. По ночам, становясь на отдых, они собирали хворост и разжигали костер. В огненных языках Мушни мерещилось лицо Тапло, и он рвался к ней, желал ее с невероятной силой. Мушни мало ел, не замечал своей пропотевшей грязной одежды, не беспокоили его задеревеневшие на ветру волосы, колючая борода. Он думал только о том дне, когда вернется в деревню и увидит Тапло. Тапло постоянно стояла у него перед глазами. Он чувствовал себя как человек, отправившийся в дальний путь и забывший запереть дверь своего дома. Шли дни, и с ними росло желание возвратиться. Но каждое утро Мушни первым поднимался с ночлега, где они чутко спали, седлал лошадей и молча ждал Готу. Потом начиналась утомительная, бесцельная езда. Ничто не нарушало ежедневного однообразия. Только однажды они увидели всадников, едущих вдоль берега реки. Они пришпорили коней, почти было догнали их и узнали милиционеров.

— Вот привязались! — усмехнулся Мушни. — Никуда от них не скроешься.

Милиционеры их не заметили и неторопливо продолжали свой путь Кто знает, может, убийцы Квирии так же незаметно откуда-нибудь наблюдали за ними. Трудно в горах найти человека. И все же они искали.