Расплата

Вот если бы друзья могли сейчас увидеть Антона! Но они сидели по домам, изнывая от скуки, и ничего не знали. Наверху Шульц тоже надел шинель и каску; потом он взял у коменданта письмо, сунул его во внутренний карман, и они вышли из здания.

С темного неба сыпались тоненькие, сверкающие ледяные иголочки. У гаража, внутри ограды, их ждала маленькая колонна: четыре высоких, крытых грязной парусиной грузовика, а во главе — длинная открытая машина. На переднем сиденье ее, возле шофера, сидел офицер, недовольный задержкой, а на задних скамьях — четверо плотно закутанных солдат с автоматами на коленях. Антона усадили в кабину первого грузовика, между угрюмым водителем и Шульцем. Вот чудеса! Антон был слишком мал, чтобы думать о прошлом; каждое новое событие увлекало его, а предшествующее исчезало из памяти, словно его не было вовсе.

Окольной дорогой они выехали из Харлема на прямое двухрядное шоссе, тянувшееся вдоль старого судоходного канала и ведшее в Амстердам. Транспорт не работал. Слева болтались, доставая до земли, оборванные провода железнодорожной и трамвайной линии, рельсы кое-где торчали вверх, как рожки улитки, тут и там валялись вывороченные из земли столбы. Вокруг — мерзлая земля. Они ехали медленно; из-за шума в кабине невозможно было разговаривать. Вокруг было только грязное, дребезжащее железо, говорившее Антону о войне больше, чем все, что он о ней слышал раньше. Огонь и такое вот железо — это и есть война.

Не встретив никого по дороге, они миновали Халфвег и давно замерший сахарный завод. До Амстердама оставалось всего двадцать километров, он уже был виден на горизонте — за песчаным валом, насыпанным когда-то, как рассказывал отец, для окружной дороги. Они проезжали мимо засыпанных снегом рядов торфяных кирпичей, когда передняя машина вдруг резко свернула на обочину, солдаты, размахивая руками и крича, попрыгали с грузовиков на землю. И тут Антон увидел самолет: маленький, не больше комара, он полз в небе поперек дороги. Шофер нажал на тормоз, рявкнул:

— Raus![48]

И, не выключая мотора, выпрыгнул из машины. Шульц с другой стороны проделал то же самое. Все что-то кричали, солдаты впереди, спрятавшись за своей машиной, держали автоматы наготове. Кто-то звал его, кто-то махал ему рукою, Антон видел краем глаза, что это был Шульц, но не мог отвести взгляд от блестящей игрушки, которая, развернувшись над дорогой, летела прямо на него, неожиданно быстро увеличиваясь в размерах. Это был истребитель… нет, легкий бомбардировщик… нет, все-таки истребитель. Словно зачарованный, смотрел он на тарахтящую железную штуковину, она приближается, как приближается любящее существо, и она не причинит ему вреда, ведь он всегда был на их стороне, и они это знали точно — вчера еще… Он увидел, как под крыльями самолета засверкали огоньки, раздался треск — не стоит волноваться из-за такой ерунды. С земли тоже стреляли, со всех сторон ревело, трещало, грохотало; он чувствовал хлопки попаданий, ему казалось, что самолет вот-вот протаранит машину, и он подлез под приборную доску. Рев мотора прокатился по нему, как паровой каток.

Потом его вытащили из-под руля и отвели на обочину, и он увидел, как с обеих сторон дороги поднимаются залегшие во время налета солдаты. Последний грузовик дымился, оттуда слышны были стоны. Так как самолет исчез в облаках и, казалось, не вернется больше, многие побежали к тому грузовику. С бешено колотящимся сердцем Антон перешел дорогу, чтобы быть поближе к фельдфебелю. Льдинки — длинные, как граммофонные иглы, — летели в лицо. Справа от грузовика, около подножки, солдаты осторожно переворачивали тело. Это был Шульц. Половина его груди превратилась в темное месиво крови и лоскутьев, кровь текла изо рта и из носа. Он был еще жив, но лицо его искажалось невыносимой болью, и Антон понимал, что нужно немедленно что-то делать. От сознания собственной беспомощности — скорее, чем от вида крови, — его прошиб пот, ему стало дурно, он стащил с головы каску, развязал шаль, нащупал дрожащее крыло машины, и тут его вырвало. Почти тотчас же последний грузовик загорелся.

Антон вряд ли осознавал, что происходило дальше. Кто-то нахлобучил ему на голову каску и отнес его в открытую машину. Офицер выкрикивал команды, Шульца и других раненых, а может быть, и мертвых, положили в третий грузовик; остальные солдаты разместились в первых двух. Через несколько минут колонна была снова в пути, бросив на дороге горящий автомобиль.

Пока они ехали, офицер, сидевший впереди, беспрерывно кричал на шофера. Вдруг он спросил Антона, кто он такой, vervlucht nochmal[49], и куда ему надо. Антон понял вопрос, но у него перехватило дыхание от волнения, и он не смог ответить; офицер, однако, махнул рукой и сказал, что ему на это, честно говоря, scheissegal[50]. Перед глазами Антона все время стояло лицо Шульца. Он лез в машину, он хотел вытащить его из кабины. Это по его вине Шульц теперь умирает…