Расплата

Чуть подальше остановился еще один грузовик. В открытом кузове стояла группа озябших мужчин в пиджачках под охраной солдат с автоматами на изготовку. Огонь осветил их, и по черным каскам солдат Антон понял, что это эсэсовцы. Окрики, приказы; скованные по двое заключенные спрыгивали на дорогу и пропадали в темноте. Дом, высушенный морозом, полыхал, как старая газета. Даже Антон в машине начал чувствовать жар. Через чердачное окно слева выбивались языки пламени. Там погибала его комната, но он по крайней мере согрелся. Вдруг пламя пробилось сквозь крышу, и на набережной стало светло, как на сцене. В эту минуту ему почудилась вдалеке, меж машин, мать с распустившимися волосами; кто-то к ней бежал; там что-то происходило, но он едва ли способен был осознать происходящее. Он думал: а как же светомаскировка, англичане это живо увидят и прилетят, хоть бы они прилетели… На наискось спиленной доске, которая была привернута к наличнику над эркером, он мог еще прочесть опаленное имя: «Беспечное Поместье». В комнатах, где так долго было холодно, бушевало теперь адское пламя. Черные хлопья сажи падали на снег.

Наконец раздался беспорядочный треск, и дом рухнул, подняв бешеный фонтан искр. Собаки лаяли; военные прыгали спиною к пожару, чтобы согреться; один споткнулся о велосипед Плуга и растянулся на дороге, другие грубо захохотали; в дальнем конце набережной застучал пулемет. Антон лег на бок и свернулся калачиком, скрестив кулаки под подбородком.

Когда немец в длинном пальто открыл дверь и увидел его лежащим на сиденье, он замер на мгновение. Казалось, он забыл о нем.

— Scheisse[24], — сказал он.

Антон должен был перелезть в тесное пространство за сиденьями, откуда почти ничего не было видно. Сам немец сел рядом с шофером в форме и закурил. Мотор заурчал, шофер вытер рукавом запотевшее переднее стекло, и Антона, впервые в жизни, повезли в машине. Свет в домах не горел, людей нигде не было видно — только тут и там кучки немцев. Спутники Антона молчали. Они доехали до Хеймстеде и остановились перед полицейским участком, охраняемым двумя часовыми.

Теплая комната была полна людей, большей частью в форме — немецкой или голландской. Рот Антона моментально наполнился слюной, потому что запахло яичницей, но он не заметил, чтобы кто-нибудь ее ел. Горело электричество, и все курили сигареты. Его посадили на стул возле высокой чугунной печки, и жар охватил его. Немец говорил с голландским инспектором полиции, время от времени указывая подбородком в сторону Антона, и Антон впервые смог его как следует разглядеть, — но то, что он видел тогда, в 1945 году, теперь смотрелось бы совсем по-другому. Немцу было около сорока, у него было худое, жесткое лицо с горизонтальным Schmiss[25] под левой скулой: в наше время такие лица вызывают смех благодаря режиссерам комических или второсортных садистских фильмов, которые часто используют подобный грим; в то время как в серьезных фильмах о войне допускаются, чтобы не нарушить канонов истинного искусства, лишь младенческие, как у Гиммлера, лица. Но в те времена никто не думал об искусстве, тогда он выглядел просто как «фанатичный нацист», и это вовсе не было смешно. Немец вышел, не взглянув на Антона.

Сержант с серой попоной, перекинутой через руку, подошел к Антону, позвал его, и они вместе вышли из комнаты. В коридоре к ним присоединился еще один полицейский. Этот держал в руке связку ключей.

— Что за дела? — сказал он, увидев Антона. — Теперь мы и детей сажать будем? Или это еврейчик?

— Слишком много спрашиваешь, — отвечал сержант.

В конце коридора они спустились друг за другом по лестнице в подвал. Антон обернулся к сержанту и спросил:

— Мои родители тоже сюда придут?

Глядя мимо него, сержант отвечал:

— Я ничего не знаю. Мы не имеем ничего общего с этой акцией.

Внизу был короткий коридор, там опять стало холодно. По верху стен шли трубы и проводка, под ними с обеих сторон были двери, выкрашенные желтой краской, все в ржавых пятнах. Под потолком болталась тусклая лампочка без абажура.

— Где есть место? — спросил сержант.

— Нет места. Только на полу.

Бригадир оглядел двери, как будто он мог видеть сквозь них.

— Тогда туда, — сказал он и указал на последнюю дверь с левой стороны.

— Там сидит эта… Немцы из Эсдэ[26] велели, чтоб она была в одиночке…

— Делай, что тебе говорят.

Полицейский отпер дверь, и сержант бросил попону на нары у стены.

— Это только на одну ночь, — сказал он Антону. — Попробуй уснуть. — И добавил, обращаясь к темному углу, в котором Антон ничего не мог различить: — У тебя будет компания на эту ночь, но не трогай мальчика, ладно? Вы ему и без того достаточно горя причинили.

Чувствуя на своей спине его руку, Антон переступил порог темной камеры. Дверь за ним закрылась, и он больше ничего не видел.

3

Антон нащупал нары и сел. Он чувствовал где-то рядом, во мраке, присутствие чужого человека. Сложив руки на коленях, он прислушивался к голосам в коридоре. Но вот раздался топот сапог вверх по лестнице, и все стихло. Теперь он услышал дыхание того, другого.

— Как ты сюда попал?