Расплетая радугу. Наука, заблуждения и потребность изумляться

Но я использовал пример с языком только затем, чтобы убедить вас в правдоподобии самого предположения о коэволюции оборудования и программного обеспечения. Возможно, фактором, вытолкнувшим человеческий мозг за критический порог увеличения, был и не язык, хотя у меня есть подозрения, что он сыграл тут не последнюю роль. О том, насколько наше звуковоспроизводящее оборудование было готово к речи в те времена, когда головной мозг только начинал разрастаться, ведутся споры. Исходя из палеонтологических данных, есть некоторые основания полагать, что гортань наших вероятных предков Homo habilis и Homo erectus была расположена недостаточно низко для того, чтобы они умели издавать все то разнообразие гласных звуков, какое имеется в распоряжении у современных глоток. Некоторые считают, будто это доказывает, что сам язык появился только на позднейших этапах нашей эволюции. На мой же взгляд, такой вывод свидетельствует о нехватке воображения. Если коэволюция оборудования и программного обеспечения действительно имела место, то мозг мог оказаться не единственным оборудованием, подвергшимся усовершенствованию вследствие этого процесса. Одновременно мог претерпевать изменения и голосовой аппарат, а опущение гортани в ходе эволюции могло направляться речью как таковой. Скудный набор гласных — совсем не то же самое, что полное их отсутствие. Даже если по нашим с вами высоким меркам речь Homo erectus звучала монотонно, она все равно могла служить полигоном для эволюции синтаксиса и семантики, равно как и для самоподстегиваемого перемещения гортани вниз. Между прочим, эректусы, по-видимому, изготавливали лодки и умели разводить огонь. Не стоит их недооценивать.

Отвлечемся на время от языка и подумаем о том, какие еще новинки программного обеспечения могли подтолкнуть размеры головного мозга наших предков к значениям, превышающим пороговые, и положить начало бурному коэволюционному росту. Выскажу два предположения, естественным образом вытекающие из все возраставшей любви наших пращуров к охоте и поеданию мяса. Сельское хозяйство — недавнее изобретение. Большинство наших предков-гоминид были охотниками и собирателями. Те люди, что и поныне ведут такой образ жизни, нередко являются превосходными следопытами. Читая рисунок из отпечатков ног, поврежденной растительности, помета и шерстинок, они могут воссоздавать подробную последовательность событий, происходивших на значительной территории. Следы — это диаграмма, карта, символическое отображение ряда эпизодов из жизни животных. Помните нашего воображаемого зоолога, чья способность реконструировать древние местообитания по строению организма животного подтверждала наш тезис о том, что животное представляет собой описание окружающей среды? Не можем ли мы сравнить с этим зоологом и какого-нибудь искусного следопыта из племени кунг-сан, которому достаточно лишь взглянуть на следы, оставленные в калахарской грязи, чтобы во всех подробностях воссоздать, или смоделировать, картину поведения животных в недавнем прошлом? Эти отпечатки и метки, должным образом прочитанные, равносильны картам и схемам, и я нахожу вполне возможным, что способность понимать такие карты и схемы могла развиться у наших предков еще до появления словесной речи.

Давайте представим себе, как нескольким Homo habilis однажды понадобилось разработать план совместной охоты. В замечательном и жутковатом телевизионном фильме Дэвида Аттенборо «Опасная близость» (1992 г.) показано, как современные шимпанзе осуществляют то, что выглядит как тщательно продуманная и успешно проведенная облава на обезьяну колобуса, которого они затем разорвали на куски и съели. Нет никаких причин думать, будто шимпанзе перед началом охоты сообщали друг другу какой-либо подробный план действий, но есть все основания полагать, что возможность такого обмена информацией была бы для Homo habilis выгодной. Каким образом она могла появиться?

Предположим, что у одного из охотников — вероятно, вожака — возник план, как загнать в засаду антилопу канну, и ему хотелось бы сообщить свой замысел друзьям и соратникам. Он мог бы, конечно, сам изобразить канну — возможно, надев для этого ее шкуру, как представители охотничьих племен делают и сегодня в ритуальных и увеселительных целях. Также он мог бы изобразить перед охотниками те действия, которые от них потребуются: подчеркнутую, утрированную скрытность при подкрадывании, преднамеренное мельтешение и гвалт во время преследования, неожиданный бросок из засады. Но он мог бы сделать и еще кое-что, и в этом отношении был бы похож на любого командующего современной армией: показать цели и планируемый ход маневров на карте местности.