Распни Его

— Ваше Величество, я надеюсь, что в моих верноподданнических чувствах к Вам Вы не можете сомневаться. Но выше всего — долг перед Родиной и желание спасти Отечество от позора и от принятия унизительных предложений ужасного врага, желающего нас покорить. Для спасения Родины и спасения династии я не вижу другого выхода, кроме принятия предложения Государственной думы.

— А вы такого же мнения? — обратился Государь к Саввичу.

Саввич заволновался, приступ рыданий сдавил его горло, на глазах показались слезы, побелевшие губы судорожно дрожали; он безуспешно делал усилие выговорить слово; наконец он осилил волнение и сказал:

— Ваше Величество, вы меня не знаете, но вы слышали обо мне отзывы от человека, которому вы верили…

— Кто это?

— Я говорю о генерале Дедюлине.

— О да.

Саввич опять почувствовал подступившие к горлу рыдания, еще момент — и он будет не в силах говорить или скажет совсем не то, что от него ожидает Рузский. Задыхаясь, глотая слова, он произнес поспешно:

— Я человек прямой, и поэтому я вполне присоединяюсь к тому, что сказал генерал Данилов.

Настало томительное общее молчание. Оно продолжалось несколько минут, но могло показаться, что оно продолжалось вечность. Наконец Государь встал. Левая рука его прижимала сильно бьющееся сердце. Как будто облако траурной печали покрыло лицо. Взгляд был полон скорби, тоски, покорности перед волей Провидения. Спокойствие, однако, не оставило его. И в скромности — он был царственно величав. Его можно было бы сравнить с раненным смертельно орлом; подлым трусом русский Царь не оказался. Он боролся за Россию изо всех сил, пока не был всеми покинут и остался одинок. В этом он усмотрел Высшую волю, управляющую и царями, и подданными, и подчинился ей.

— Я решился! Я отказываюсь от престола. — Он перекрестился. Перекрестились и генералы. — Да будет воля Господня над всеми и над моей несчастной Родиной… — Обратясь к Рузскому, сказал: — Благодарю Вас за доблестную и верную службу. И поцеловал человека, его предавшего. Затем сел, взял телеграфные бланки и собственноручно написал две телеграммы:

«Председателю Государственной думы Родзянко. Нет той жертвы, которой я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родимой матушки-России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына, с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия, при регентстве брата моего Михаила Александровича. НИКОЛАЙ».

«Наштаверх. Ставка. Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно. НИКОЛАЙ».

Было три часа дня. «Сердце, сердце, что ты плачешь?»…

Двадцать два года, четыре месяца и десять дней тому назад, в 3 часа дня, скончался император Александр III и в тот же миг — Le roi est mort, vive lie Roi — на престол российский взошел император Николай II. Может быть, случайно произошло совпадение, а может быть, некто или нечто неведомое людям, таинственное и надмирное, капризно соединило во времени, минута в минуту, начало и конец. Государь обсуждал страшный вопрос об отречении еще ночью, когда молился до холодного пота. Он знал, что враги не успокоятся, пока не добьются его падения. В христианском смирении, отвергая личную волю, готовый принести искупительную жертву, если то будет угодно Богу, любя, тоскуя и смертельно томясь духом, он взывал к Богу: «Просвети мои очи и укажи мне путь, по которому я должен идти»…

Триста лет назад, в хмурый, непогожий день, в разоренную, нищую Москву привезли в простом возке юношу, почти мальчика — Михаила Феодоровича Романова и сказали ему: «Царствуй над нами; мы упились довольно Смутой; мы жаждем покоя и порядка; подними нас из бездны падения и освободи гибнущую Русскую землю от чужеземцев, воров и разбойников».