Распни Его

В этот вечер в Могилеве было много разных оживленных разговоров. Старый губернский город был все-таки провинция, несмотря на нахождение в нем Штаба Верховного главнокомандующего. Приезд из столицы двух-трех десятков лиц, давно отсутствовавших, естественно, вызвал расспросы о жизни Петербурга, о знакомых, о слухах и сплетнях, о том, как живут разные дамы и разные господа и что есть нового в мире. Каждый вопрошал и говорил о том, что его больше всего интересовало. По складу характера, по темпераменту и по настроениям — люди разные, и влечения у них тоже разные. Одних развлекали и услаждали разговоры о женщинах, о дамах света и полусвета, о том, как живет очаровательная H. Н. и аппетитная Катрин М., как встречали и проводили Новый год — тема, никогда не теряющая соблазна; других занимали вопросы о том, что говорят в столице, слухи, сплетни и скоро ли у нас произойдет революция.

— Что новенького, ваше превосходительство? — спросил штабной полковник у генерала Дубенского, приехавшего в литерном поезде из Петрограда. — Вы наш современный Нестор-летописец. Все видите и все знаете. Пишете не мудрствуя лукаво. Ваши писания для меня настольная книга. Как ложусь спать, на сон грядущий, так и читаю ваши произведения, и навеваете вы мне сны золотые. Всегда думаю: вот человек, который пишет и пишет незаметно правдивые сказанья — «да ведают потомки православных родной земли минувшую судьбу».

На губах полковника змеилась подозрительная, хитрая улыбка. Белобрысое лицо с рыжими бачками блестело, как вымытое в масле; глаза ехидно играли, и что-то иезуитское таилось в насмешливом взгляде. Лицо как будто говорило: «Подсижу и тяпну».

— Да что же я могу вам сказать? — ответил польщенный генерал. — Я люблю жизнь в Ставке, мне у вас нравится. Всегда приезжал с радостным возбуждением. А вот на этот раз ехал неохотно, с тревогой покинул столицу. Неспокойно в Петербурге. Того и гляди, как бы не полыхнуло пожаром.

— А вы что же, ваше превосходительство, имели в виду возложить на себя роль брандмейстера и принять меры к его тушению? Надеялись справиться собственными силами? Или, может быть, к нам пожаловали за поддержкой?

— Ну, уж там тушить не тушить, а все-таки в такое время быть вместе с семьей лучше.

— Тэк-с, тэк-с… Иными словами, — nous aurons bientôt la révolution. N’est ce pas, Votre Exellence?

Полковник говорил все с той же насмешливой улыбочкой, не меняя тона и не меняя выражения.

— С вашего позволения, я вам доложу мое скромное мнение. Пожары зарождаются иногда самопроизвольно. Залежалось что-нибудь очень долго, началось гниение, а там, смотришь, и пожарник возник. Например, нельзя в XX веке жить так, как жили в XVII, XVIII или даже в XIX. Жизнь идет вперед и редко поворачивает вспять. Это закон, егоже не прейдеши. Нельзя переть против рожна и плыть упрямо против течения. Надо уметь сдавать позиции и уходить заблаговременно, пока не дали по шапке.

— Увы, мы действительно находимся накануне великого перелома, — заметил отец Георгий, высокий, плотный священник, с пышной львиной гривой темно-каштановых волос, красивый, выхоленный, щеголевато одетый в темно-лиловую шелковую рясу. — Государь мистически относится к своим державным прерогативам. Он Помазанник Божий…

— Что вы, отец Георгий, разводите мистику, в которую, наверное, и сами не верите, — перебил полковник. — Ведь он же по натуре совсем не самодержец. Жизнь разобьет его «августейшую» мистику, как и вашу собственную. Монархический строй и религия отживают свой век. Девять десятых бьющих поклоны около церковных зданий — христиане только по названию, крестятся по инерции, потому что не смеют еще порвать с пережитками старины…

— Вы разве атеист? — спросил сильно удивленный отец Георгий. Спросил тихим, подавленным голосом. Он не удивился бы услышать подобное заявление из уст революционного подпольщика, свергающего и отвергающего все нравственные идеалы; не удивился бы услышать эти слова от студента, рисующегося новизною взглядов, или от либерального общественного деятеля, стыдящегося молиться в храме. Но говорил штабной офицер, в полковничьем чине и уже немолодой годами. Пораженный, он впился в белобрысое, насмешливое лицо полковника, ожидая от него ответа.

— Какое это имеет значение. Мой ответ на ваш вопрос — утвердительный или отрицательный — ничего не может ни объяснить ни разъяснить, ни прибавить ни убавить, ни доказать ни опровергнуть. Это личный, лишний и бесплодный вопрос, к делу не относящийся.

Полковник чеканил слова. Он был очень доволен красотою их построения. Продолжал насмешливо улыбаться. Он знал, что эта улыбка нервирует и подавляет собеседников. Для себя лично он считал ее «демонической».