Распря

Оказывается, с каждого выходящего было взято по 50 рублей, почему в этот раз никто играть не отважился. А так как играть всем хотелось до смертушки, то все единогласно решают сойти потихоньку вниз, взять в гостиной карты и резаться в мезонине вплоть до зари; конечно, с выходящим. Принести карты вызывается Балуктев. И вот он осторожно пробирается в гостиную. Но едва он успевает запрятать в карманы две колоды карт, как в гостиную входит Лидия Михайловна и с недоумением смотрит на Балуктева.

Тот ёжится и говорит:

— А ведь я за картами, Лидия Михайловна. Мои-то олухи, ведь играть, хотят. Отказывались, отказывались, а теперь вот нате, подите!

Лидия Михайловна опускается на диван.

— Так, вы бы их сюда звали. А то мне скучно. Я даже и спать не ложилась ещё.

— Да ведь они разделись, скоты, — разводит Балуктев руками и думает: «Пропал. Зарезан. Опять 50 рублей припасай».

— Какая скука, — между тем, говорит Лидия Михайловна и добавляет: — Чего же вы не садитесь, Андрей Петрович?

Балуктев садится. «Пропал! Зарезан!» — думает он.

— Погода скверная, дожди… — начинает было Лидия Михайловна, но Балуктев её перебивает:

— Неужто у вас опять клади пролило, Лидия Михайловна? — с раздражением, восклицает он. — Стало быть, у вас опять та же история, что и в прошлом году? Значит, у вас их класть не умеют! Вот что! Гоните вы своих кладельщиков к чёрту, в шею! Я на будущий год вам своих кладельщиков пришлю.

— Да я за свои клади и не боюсь совсем; я их нынче старой соломой укрыла.

— Укрыли? — восклицает Балуктев. — Вот умно, голубушка. Так и нужно делать. А горох вы, родная, поспели убрать?

— Поспела.

— Умница; дайте я вам ручку за это поцелую. Право, умница. Золотая головка. Прелесть. А скотинка как у вас? Вся ли здорова? Кушает хорошо ли? Весела ли?

— И скотинка у меня вся здорова.

— Слава Богу, слава Богу, — повторяет Балуктев. — Умница! Прелесть! Великолепие!

Он на минуту задумывается и вдруг восклицает:

— А знаете что? Ведь эти олухи, пожалуй, сейчас оденутся и вниз сойдут, в карты дуться! Вам ведь, волшебница, спать-то ещё не хочется?

— Пожалуйста, пожалуйста, буду рада!

— Мерси! Сильфида! Божество!

Балуктев вбегает на мезонин и скороговоркой трещит:

— Пожалуйте, господа! Пожалте вниз играть с выходящим. У Лидии Михайловны нынче всё благополучно; клади не проливает, горох с поля убран и скотина вся, слава Богу, весела и здорова, чего и вам желает, — ура!

Человек, которому 1900 лет

Эти странные записки попали в мои руки случайно. Откуда, как, — не всё ли это равно? Вот эти записки:

* * *

…Мне 1900 лет. 1900 лет! 1900 лет позора, ужасов, тьмы. И только одно светлое, бесконечно чистое видение за все 1900 лет! 1900 лет — сколько воспоминаний… О, моя голова разрывается под их ужасным прибоем! Вы слышите свирепый вой урагана? Это мои воспоминания.

Радуйся, Царь иудейский!
Князь не от мира сего!
Исторгший копьё из рук мира!
Ты, рождённый в яслях!..

Кто это поёт? Это поют мои воспоминания. Ага, вы меня узнали! Вы узнали священные буквы «S.P.Q.R.» на моем значке? Да! Я римский легионер. Я копьё мира,

Исторгший копьё из рук мира!

Но вы зовёте меня жалким безумцем. За что? Почему? Впрочем, я не оспариваю вас. Я был таким же человеком, как и вы, и не сидел, как сижу теперь, в этой проклятой келье. У меня были дети, жена, мать. Но в ту минуту, как я внезапно вспомнил все ужасы прожитых мною 1900 лет, — в ту минуту, быть может, мой мозг затмился. И это мешает ясности моих воспоминаний. Но всё же самые ужасные моменты вырисовываются в моей памяти с удивительной выпуклостью! Хотите, я расскажу вам кое-что? Но кто же такой я? Чем я был до того момента, в который я возродился, под наплывом воспоминаний, в римского легионера? Слушайте, слушайте!

* * *

По происхождению, со стороны отца, я — русский. Но моя бабушка со стороны матери принадлежала к древнейшей итальянской фамилии, впрочем, совершенно обрусевшей. Мы все знали об этом. И мы все знали о том, что среди многочисленных членов этой древней фамилии иные были рождены с красным пятном на горле, несколько ниже и левее кадыка. Клеймились этим ужасным клеймом цвета запёкшейся крови только мальчики, и притом один из каждого поколения. И судьба всех этих клеймённых всегда была совершенно одинакова. Они кончали су-ма-сше-стви-ем!

Религиозным сумасшествием. Почему сумасшествием? Почему религиозным? Может быть, и их мозг не выдерживал свирепого прибоя воспоминаний?

Я родился с таким же точно пятном на горле. Можете себе представить, как чувствовала себя моя мать, увидев проклятое клеймо на моей тоненькой шейке? А моя жена? А я? Когда мы случайно узнали об этом, читая вместе дневник бабушки?

Я был всегда несколько нервозен, угрюм, нелюдим, а прочитав ужасные строки дневника, я совершенно замкнулся в самого себя. Так улитка запирается в свою скорлупу, чувствуя приближение врага. Весь образ моей жизни изменился.