Распря с веком. В два голоса

Когда в Литинституте появился еще один лагерник, мои подруги захотели их познакомить — как-никак оба из ГУЛАГа, почти что земляки. «Белинков? Да он в лагере мыло украл. Мы в одном бараке жили!» Женщины заволновались. Кому верить? Не входя в детали, я осторожно предупредила Аркадия Викторовича. Неожиданно он рассмеялся: «Сказал, наверное, что я мыло украл?» И счел нужным мне, неопытной, объяснить, что, когда его выдернули на этап, он действительно унес с собой обмылок. В бараке никого не было, спросить не у кого. Считалось, что в подобных обстоятельствах это можно. Там это понимали. Но какие разнообразные бывают реакции! Рассказала я об этом случае своей приятельнице, знакомой с нравами в лагерях, а она восхищенно восклицает: «Какой чистый человек! Мыло взял».

Мой первый доверительный разговор с Аркадием Белинковым состоялся в первую зиму по его освобождении. Он только что раньше времени вернулся из дома творчества «Малеевка», куда уезжал по путевке Литфонда как незаконно репрессированный. Мы уединились на окне с широким подоконником. Мимо пробегали студенты, проходили преподаватели. Коридор заполнялся, потом пустел. Аркадий Викторович взволнованно и слегка задыхаясь (признак постоянной сердечной недостаточности) объяснял мне, почему он сбежал оттуда.

Выходило, что невозможно вот так, сразу перенестись из казахстанского лагеря с его по́том и гноем в благополучную безмятежность подмосковного санатория. Сверкающий белый снег слепил глаза, а они и без того были обожжены лампой на допросах; на крахмальной скатерти дымился суп из шампиньонов, а он помнил, как сводило скулы от селедки, после которой не дают пить; писательские жены красовались друг перед другом модными прозрачными нейлоновыми блузками, а он все еще видел, как особой пикой прокалывают окоченевший труп на морозе (чтобы наверняка, чтобы побега не было); «инженеры человеческих душ» пренебрежительно именовали нянечек, уборщиц и официанток «обслуживающим персоналом», а он узнавал в них своих замученных солагерников, сокамерников: «Я же только что оттуда! На меня там кровь лилась с нар…»

Этот разговор сблизил нас. Мы перешли на ты и научились обходиться без имени-отчества. Днем виделись в Литинституте, а по вечерам ходили на концерты и выставки. Ах, эти ужасные сплетники из учебной части! Они первые догадались, что происходит между нами.

Спустя некоторое время мы, к огорчению моих родителей, поженились. Отцу моему была чужда резкость Аркадия, а мама… мама опасалась, что бывший зэк — трудный муж и жить нам будет нелегко. Наполовину она угадала. Судьба человека, рожденного при тоталитарном строе и решившегося на борьбу с ним «до полной гибели всерьез», не могла быть радужной.

Борьба Аркадия Белинкова с властями предержащими развертывалась на издательском поле, ограниченном цензурой, недалеко отстоящей от Уголовного кодекса РСФСР. По условиям игры не сдавшийся писатель был обречен или на молчание, или на суд по-советски (иногда со смертельным исходом). К этим двум испытаниям он сам прибавил третье — эмиграцию.

Считается, что литературный труд — результат пережитого. У этого писателя все происходило иначе: крутые этапы его жизненного пути были вызваны, а порой и предсказаны его собственными писаниями.

Такими же резкими были перепады в его литературном хозяйстве.

Он начал стихами. О них мы почти ничего не знаем. Все были конфискованы и уничтожены во время следствия.

Потом пришла проза, повествование в которой шло от первого лица и главный герой был тезкой автора. Дабы отделить реальность от вымысла, автор внес в свой первый роман «Малую декларацию» о размежевании со своим героем. Однако следователи их опять объединили, и Белинков получил срок за антисоветскую агитацию.

Вернувшись из заключения, он стал литературоведом. Он больше не отождествлял свое имя с именем вымышленного героя, а писал о Тынянове, Олеше, Шкловском, Ахматовой, Солженицыне. Но был тут некий поворот. Он избегал делать этих писателей объектами научных трудов. Вместо этого, как бы и полагалось в добротном художественном полотне, он создавал характерные человеческие типы, типы писателей советского периода: лояльный по отношению к господствующей власти, сдавшийся ей, сопротивляющийся. Образовался жанр с размытыми границами — литературоведение в прозе. Сам Белинков шел еще дальше, говорил о сходстве своего литературоведения с лирикой. Ах, какие это давало возможности навести тень на плетень! (Надо ли объяснять, что плетень — многоступенчатая цензура?) Оппозиционный читатель шестидесятых годов очень изобретательность автора оценил. Но наступала ресталинизация, и путь к печатному станку снова закрывался…