Распутье

— Женщины — существа истеричные, — равнодушно пояснил целитель, вытирая руки. Можно подумать, я грязная, что пощупал и сразу мыться! — Вы слишком много воли ей даёте. Пусть шьёт себе, дом ведёт и место своё знает, тогда и ребёнок появится в срок.

Понятно, дискриминация по беременному признаку.

— Может, её в деревню отправить? — задумчиво протянул Свен. — Там тихо, спокойно.

Только не в деревню! Я не переживу общества Марции, её мужа и детей. Хватит с меня весенней муштры!

Видимо, испуг отразился в глазах, потому как муж тут же передумал.

А вот лекарю идея понравилась. Он живо ухватился за неё, а, узнав о существовании замужних золовок, и вовсе просиял.

— Самое то! Опытная женщина всему научит, заодно характер исправит. Слишком уж у вас слабая на чувства жена, умеренности бы ей. А то покоя в доме не будет. Опять же теперь из-за ерунды время и деньги тратите. Мой вам совет: не обращайте внимания. Пусть плачет себе. День порыдает, другой и успокоится. Вот что значит с детьми тянуть, — лекарь отчего-то с укором посмотрел на меня. — И истерики-то ваши оттого, что природа уже дитя принимать не желает, увядает. Вот у крестьянок никаких истерик, а всё потому, что регулярно рожают.

Так гадко, противно стало.

Его послушать, так женщина — племенная кобыла. Спаривай её почаще, и будет ей счастье. А ещё маг, лекарь! Судя по выражению лица мужа, он частично согласен с врачом. Хотя Свену ли не знать, отчего у меня истерика.

Хотела ответить, но промолчала. Средневекового мужика не переспоришь. Племенная кобыла — и точка. Немудрено, что мать Джульетты в тридцать лет считалась старухой. Если с тринадцати лет рожать, на шарпея станешь похожа.

Меня напоили горьким отваром, и мужчины принялись обсуждать предстоящие роды. Лекаря волновало, позовут ли его. Из корыстных соображений, естественно. Только я точно знала: этого человека даже в соседней комнате не будет.

Свен ответил обтекаемо: в другом городе, мол, родим. Мне-то он обещал Россию. Надеюсь, слово сдержит.

— Если передумаете, заезжайте, обговорим, — не терял надежды лекарь.

Свен кивнул, поблагодарил за советы и глянул на меня: как, мол?

Как-как, хреново. И очень спросить хочется, зачем так в храме поступил. Жестоко ведь, до сих пор больно, даже питьё не помогло. И спросила, когда лекарь отлучился в соседнюю комнату, за порошком. Их велели растворять в воде и пить по утрам.

— Чтобы наказать, — с жёсткой прямолинейностью ответил муж. — Почувствовала, каково мне? Очень хорошо, зато теперь больше никогда не повторишь.

Посмотрела на Свена. Губы поджаты, на меня нарочито не смотрит, подбрасывает на ладони кошелёк. Когда вернулся лекарь, забрал порошки и щедро сыпанул монеты на стол. Посчитала и присвистнула: целый дукат. Подумал и добавил немного ассов.

Дождалась, пока выйдем в приёмную, и несмело коснулась руки супруга. Наверное, нужно обнять, поцеловать, я бы и сделала, только суровость Свена пугала. Он дулся и явно не собирался прощать. А ведь я просто не хотела лгать!

Осмелев, чуть погладила локоть супруга, и разрыдалась — запоздалый стресс. Вцепилась в Свена и натурально завыла. Так страшно стало, что бросит. Это на словах хорошо: сама, сама, а в реальности? Помню ведь, каково в первые месяцы пришлось, чего мне стоило добиться права работать. И ребёнок, в Галании ведь пособий нет, на матерей-одиночек смотрят косо, а то и вовсе презрительно. Забыла ты, Ира, что общество патриархальное.

Да и Свен. Представила, каково это, вдруг остаться без него. Привыкла ведь уже, хоть и ворчала. Свой он, родной и по-своему незаменимый. Лучше без денег, зато с надёжным плечом.

— Перестань! — руки мужа обвились вокруг талии. — Тебе нельзя — ребёнок.

— Вечно ребёнок! — заскулила я, судорожно вцепившись в плечи мужа. — Тебе ничего, кроме детей, не нужно, будто я кобыла. Только рожай и рожай, моего мнения не спрашивают. Может, я молодая, может, хочу поработать, в Россию вернуться. Но вы, средневековые мужики, — тут, каюсь, сорвалась на отвратительный фальцет, — только о себе думаете! Хочу — и всё.

Свен заморгал, засопел и потащил на улицу, на ходу буркнув:

— В гостинице поговорим!

— Хрен тебе, а не поговорим! — я разошлась не на шутку, вырвалась и гордо шагнула к входной двери. — Сам сказал: развожусь, вот и иди к учителю, полы лбом протирай. А на меня в инквизицию заяви. Нет жены, нет проблем. Вдовец — вещь почётная, ещё посочувствуют.

Не знаю, чтобы ещё наговорила, если б Свен не ударил. Несильно, но чувствительно, влепил пощёчину.

— Доиграешься! — прошипел муж. — Племянницу выпишу за тобой присматривать. Супружеский долг каждый день велю исполнять, как лекарь прописал. Даже дважды в день, чтобы времени на мысли не оставалось. И приданое младенцу начнёшь шить. Распашонки там, чепчики.

Потирая щёку, показала Свену палец. Плевать, что рассвирепеет, на всё плевать. И зло присовокупила:

— Каждый день не сдюжишь, к Гедде топай. Вот учитель-то обрадуется!

Слёзы вновь заблестели на глазах.

Новая волна истерики накрыла с головой, погребая под собой разум.

Охнула, когда вторая пощёчина красным пятном разлилась по коже.