Распутье

Стояла и думала, стоит ли подойти или прямо сейчас проявить силу воли. Любовь к Ивану когда-то была сладкой, потом стала безвкусной, и почти достигнутое равнодушие теперь – тоже безвкусное. Страсть к Коше на вкус горькая. А во время поцелуев горечь перемешивается со жгучим перцем – такой она была до одного выстрела пару недель назад. Теперь вдруг стало иначе – я поймала этот вкус, но не смогла его определить. Как будто стало меньше горькой страсти и больше неразумной радости – что сидит там, живой и почти здоровый. Сутулится, задумавшись над чем-то. Раньше я не замечала, что Коша сутулится, – возможно, следствие ранения или постоянной боли. Так пусть сидит – он отойдет, переживет. Если только я прямо сейчас не сяду напротив и не закручу все заново. Ведь смогли мы не видеть друг друга столько дней – лишь прислушивались к отдаленным голосам за стенами, надеясь поймать «свой». А остальное точно будет проще. Мне хватило ума не сделать еще один шаг к нему, но никак не хватало воли, чтобы развернуться и уйти.

– Чего застыли, Лизавет Андревна? – окликнул Пижон, и я на месте подскочила. Разумеется, на нас сразу обратил внимание и Коша, развернулся неловко. Пижон острой реакции не заметил: – Весна в этом году какая ранняя! Вы чего тут стоите? Боитесь к нашему хромоноге подойти? Да не бойтесь, у него характер испортился, но маневренность пока не восстановлена. Потому может только облаять, а не покусать.

Я усмехнулась. Нравится мне Пижон – тем, что нередко вываливает самые полезные сведения, не вкладывая в них никакой важности. И я повторила за ним уже на подъеме тона:

– Весна какая ранняя! Слушай, а не поиграть ли нам в карты на свежем воздухе? Неси колоду! Если свободен, конечно.

– Могу часок выделить, – улыбнулся красавчик и направился в дом.

Теперь у меня уже не было выхода – пришлось идти и садиться напротив. А как села, как бросила взгляд уже в лицо, промолчать не смогла:

– Ты плохо выглядишь, Коша.

И он смотрел. И он промолчать не мог:

– Нормально я выгляжу. Еще через полмесяца буду как живой. Но и через двести лет буду орать, когда случайно забудусь и согну ногу. Спасибо за это.

– Не собираюсь извиняться за то, что ты жив, – мне и хотелось говорить, и было трудно.

– Ага. Я теперь так жив, что постоянно это чувствую. Да нет, Лиз, я и сам понимаю, что иначе вместе бы не выбрались. Забей. И выгляжу я хорошо.

– Ты небритый и осунувшийся, – отметила я. – Ни разу не видела тебя в таком состоянии.

– Потому что до ванной теперь доскрестись – то еще приключение, – он не оправдывался, просто отвечал. – Лиз, что дальше? Что ты собираешься делать?

– Ничего, – я ответила честно. – И ума не приложу, что еще можно сделать. Пытаюсь полюбить Ивана заново. От безысходности. Он стал таким, какого я всегда хотела видеть.

– Получается? – его взгляд не изменился.

Я так устала. Устала – целых две минуты смотреть на него, проваливаться в темный взгляд, оценивать непривычную щетину. Меня это зрелище высасывало. Потому и сил не нашлось врать, да и плевать уже на правду – простенькую и бесхитростную в своей легкости:

– Кажется, без вариантов. Кажется, я просто люблю тебя, а не мужа. Кажется, я никогда и не любила его так, как умею любить. Кажется, я готова убить его только за то, что он смеет прикасаться к тому, что ему не принадлежит.

Коша застонал болезненно, глянул почти с ненавистью за сказанное, зажмурился, как если бы я его вместо этих слов по больному колену пнула. У него даже пальцы напряженно скрючились, но не сложились в кулак. Он с трудом этот стон подавил и подался ко мне, снова ловя взгляд. Наклонился над столом и зашептал тихо и быстро, боясь возвращения Пижона до того, как закончит:

– Лиз, тогда слушай внимательно. Прижмись и вообще не высовывайся, учи иностранные языки, как никогда раньше не учила, вообще голоса не подавай, ко мне сама не подходи. Ориентируйся примерно на полгода, постараюсь сделать быстрее. Когда все утрясется с Алаевым, откроем тебе счет и начнем переводить деньги. Я эти недели только об этом и думал, другого плана нет и не будет. У меня много средств, но вывести сразу все не получится, лучше протянуть время. Потом попытаемся организовать твою смерть. Возможно, не выйдет, но ты уже будешь рвать куда-нибудь в Испанию. Я полностью распишу схему действий, чтобы ты не попалась. Все распишу, как и где перекантоваться, когда переходить границу, сделаем документы. Искать тебя я же и буду. Но даже если Иван Алексеевич наймет других – по моей схеме ты сильно увеличишь свои шансы. Если бы ты сбежала в прошлый раз, то нашли бы запросто. Попалась бы, даже из области выехать бы не успела. Следили бы за каждым человеком, который потенциально мог тебе одолжить хоть копейку. Мы же сделаем так, что тебя не найдут, но на подготовку нужно время. Полгода выдержишь? А потом будет тебе твоя свобода.

– Что? – я оторопела. – В Испанию? Навсегда?

– Ну… – Он обернулся на дом удостовериться, что Пижона все еще нет. – Может, когда-нибудь вернешься.

– Когда Иван от старости умрет? – я зло усмехнулась. – Он еще и нас с тобой переживет.