Распутье

И долго-долго Федор Силов видел этих гвардейцев, что падали и падали на мостовую без стонов и криков. От его пуль падали. Просыпался, вскакивал, обливаясь холодным потом. Пытался оправдать себя, но не мог: он убивал героев российских. Смотрел на свои мозолистые руки, тягостно думал: «Что-то тут не так. Царь отрекся от престола, у власти Временное правительство, которое поведет народ к Учредительному собранию, а там, может быть, к миру, хлебу и свободе. Но убивать своих? Ежли такой ценой будут брать власть большевики, то с меня хватит. Может случиться такая бойня, что небу будет жарко…»

Хотя Силов понимал, что своё не отдадут ни капиталисты, ни помещики. Не отдадут свои земли даже деревенские богатеи. Значит, война. Гражданская война, а там смерть знакомых, не исключено, и родных.

«Может быть, правы эсеры, меньшевики, что наш народ еще не готов к социалистической революции, что к этому надо его подготовить, да и не только народ, но и Россию в целом, а уж тогда начинать. А может быть, они правы и в том, что можно взять власть в руки рабочих мирным путем, через Советы рабочих и крестьянских депутатов? Без крови, без бойни… Черт знает, кто прав, кто виноват…», – размышлял Силов, не находя ответа.

Восемь дней и ночей без сна, всё в боях, всё в патрулях. В городе поутихли выстрелы. Но та и другая стороны копили силы. Монархисты готовы были вернуть царя на престол.

Силов со Спириным идут в казармы. Идут смело, идут без оружия, там не может быть противников. Молчат солдаты, угрюмо слушают большевистскую правду о том, что в России разруха, что народ голодует, что в деревнях бабы, старики и дети умирают с голоду, что еще одно усилие – и в Германии тоже вспыхнет революция, а может начаться и мировая революция. Молчат солдаты. Страшно смотреть, когда молчит солдат: знать, затаился, знать, ищет брод в этом огне, в этой коловерти. Никто не знает, куда он шагнет, но каждый знает, что воевать солдаты не хотят.

А с чего хотеть-то? Каждый день – смерти, оброс солдат щетиной, провонял порохом, по́том, вша точит тело, и эти поражения за поражениями… Что Брусиловский прорыв? То капля в море поражений. Нет большей горечи для солдата, как отступление. Потом эти бессмысленные атаки, после которых многие солдаты остаются лежать на ничейной полосе, а кто жив – снова в свои окопы. Что, командирам мало тех смертей, что уже были? Непонятно, что бросок был впустую?

8

Устин Бережнов впервые напился. Размахивая фронтовым маузером, орал:

– Я требую немедленно отправить меня на фронт! Ежли не отправите, то сейчас начну стрелять! Туранов, Ромашка, заходи со спины. Хватит нам воевать с рабочими! Хватит проливать кровь своих братьев! На фронт и только на фронт! Там я знаю, кто мой враг, а кто друг. Здесь я запутался. Не могу стрелять по своим, и баста. В свой полк, и больше никуда! Тотчас же, и без промедления! Ну! – дважды выстрелил в потолок.

Генерал подался назад.

– Успокойся, Бережнов, слышишь, поручик, возьми себя в руки! Не будь бабой. Я тоже войсковой генерал, а не каратель, не жандарм, но если надо, если того требуют интересы России, тогда как?

– Никак! Если вы меня не отправите на фронт, я перед вами же пущу себе пулю в лоб. Хватит, больше не могу! Понимаете, не могу! Мы с вами заставили отречься от престола царя, и хватит с нас. Вызвали на парад, а тот парад обошелся мне отречением любимого царя. Да, да, любимого. Он мне эти кресты на грудь цеплял, я ему дал слово служить верой и правдой. А я?! Я слово свое нарушил.

– Так надо было. Царь запутался в делах военных. Хорошо, поручик, твоя гвардейская рота завтра же будет отправлена на фронт. Не хватало нам еще того, чтобы гвардейцы затеяли драку между собой. Стыдно георгиевскому кавалеру так раскисать!

– Знать бы мне имя того пулеметчика, что косил нас с колокольни, на куски бы изрубил. То, что он был из большевиков, – это точно. Сорок человек, и каких, полегло! Мои сорвиголовы! Мои головорезы! Придет час, дознаюсь, кто был тем пулеметчиком.

– Пустое, поручик, того пулеметчика, может быть, давно в живых нет. Не горячись, готовь роту на фронт.

– Роту? От роты осталось хрен да маленько! Вот вам и переворот! Вот вам и революция!

– Может никого не остаться, в том числе и вас, поручик. Дела закручиваются страшнее страшного…

Устин снова на фронте. Молчит он, молчат его гвардейцы. И они приложили руку к отречению царя. Стали пешками в той большой игре. В еще одной игре. Когда сильные мира сего прекратят эту безумную игру? Сколько же их будет, тех игр? Ответа на эти вопросы пока нет.

А смерть и здесь продолжала метаться одичалой кошкой. Всех делала равными: солдат и генералов, героев и трусов. Смотрит Устин на трупы, а на лицах у всех блаженное спокойствие. Дезертировал солдат от грохота войны. Ушел за грань жизни, где всё тихо и мирно. Покойники уже не воины. Душа и тело сроднились с землей. Нет, Устин уже не верил, что душа и тело после смерти могут разъединиться. Нет. Они едины. Бог и души – это выдумка богословов.

Как-то Туранов спросил Устина:

– А есть ли душа у земли?