Распутин

Хорошо выспавшись - «Я клопов не признаю», - смеясь, говорил Степан Кузьмич - и напившись чаю, Степан Кузьмич с тесарями и одним из своих московских приказчиков, высланным вперед, на легкой лодочке поехал под Мамариху. Около плотов уже стояли только что подведенные буксиром огромные барки, в которых балки пойдут до Оки. На барках и на плотах стояла, ожидая московского промышленника, огромная толпа нанятых тесарями грузчиков - русаков, черемисов, татар, - которые, как только хозяин ступил на плот, грянули широкое, полное ура... Степан Кузьмич, польщенный, снял шляпу и раскланялся с рабочими. В ожидании щедрой дачи на водку рабочие оживлены. В толпе слышны смех, шутки и бодрое рабочее настроение.

- Ну, ребятушки, бословясь... - скомандовал Щепочкин. - Давайте при хозяине начнем... Ну-ка, с Богом...

Все сняли шапки и перекрестились.

И вот высокий заливистый тенор полился над светлою ширью могучей реки:

Иэх, ну-ка, братцы, собирайтесь,

За канат крепче хватайтесь!

Запевало, молодой красивый мужик в красной рубахе, стоя на борту барки над толпой, взмахнул рукой, и дружно, стройно, подмывающе подхватил огромный хор:

Эй, дубинушка, ухнем!

Эй, зеленая, сама пойдет!

Громадным усилием напряженных рук, схватившихся за толстые канаты, отвечает толпа, и вот огромная, осклизлая балка, как какое-то чудовище, чуть приподнимается из воды.

А идет, идет, идет! –

дружно, речитативом, точно под пляс, заговорил хор, притопывая в такт ногами, -

А идет, идет, идет!

Балка с звонким грохотом рухнула на дно барки.

- Есть! - весело отозвались голоса. - А ну, берись, ребята! Весели хозяйское сердце!

И снова, лаская душу, льется над рекой заливистый тенор, и так как на этот раз он определенно обещает:

Нам хозяин даст на водку! –

то с особенным одушевлением подхватывает хор:

Эй, дубинушка, ухнем!

И снова точно пляшет дружно сотнями ног:

А пошла, пошла, пошла!

А пошла, пошла, пошла!

И было приятно и радостно слушать и ощущать этот веселый труд, и было приятно порадовать рабочих щедрою дачей на водку, и было приятно смотреть, как в перерыв они пили, ели, шутили, гоготали и как снова под песню и пляс полетели из воды в барку громадные, тяжелые, пахнущие смолой балки: то люди делали великое дело, то строили они Россию, хотя и не сознавали этого, и только смутно чувствовали иногда себя частью какого-то огромного потока-богатыря...

Товар был надо бы лучше, да некуда. Купцы, собравшиеся по традиции на ярмарку, смотрели на Степана Кузьмича с самой жгучей завистью - на их долю остались только пустяки, о которых и говорить было тошно. Степан Кузьмич был королем среди них и невольно гордился этим - своей ловкостью, своей силой теперь... Пошабашив поздно вечером, он ехал или в город, где, несмотря на все разочарования нынешней ярмарки, здорово кутили купчики-голубчики и где подавали им безграмотные половые и филе-сотэ а л-эстрагон[40]*. и заграничные вина, а то иногда оставался ночевать и в Мамарихе.

- Не прикажете ли на ужин уху из стерлядки, Степан Кузьмич? - говорил Щепочкин. - Нам хозяйка вчерась такую савостожила, что чуть и котелок-то вместе с ухой не съели...

- А что ж? Валяй...

И хозяйка савостожит Степану Кузьмичу янтарную уху, и он наслаждается всеми порами души и тела, а мимо окон бегут в летнем сумраке созвездия проходящих мимо караванов, и ревут, встречаясь, пароходы, и слышится где-то в отдалении хор отдыхающих рабочих...

А утром, чуть только покажется солнышко из-за синих волжских далей, на барках уже снова слышится песня и ладное притоптыванье:

А идет, идет, идет!

Да идет, идет, идет! –

и когда звенела балка по дну барки, весело кричали голоса:

- Есть! Заходи, ребята...

И вот, когда раз подгулявшая компания купцов-лесников толкалась под вечер от нечего делать по пристаням, на самолетской пристани появилась вдруг что-то прифрантившаяся полиция. Худосочный пристав с рябым и туповатым лицом строго оглядывал публику и отдавал почтительным стражникам какие-то тихие распоряжения.

- Григорий Ефимович едут... - доверительно сказал он купцам, когда по розовой глади реки сверху задымил небольшой, но красивый казенный пароход под трехцветным флагом.

- Какой Григорий Ефимович? - спросил кто-то.

- Распутинов... - с неудовольствием пояснил тот. - Из Петербурга к себе на родину, в Сибирь, следуют...

- А вы почему знаете? - заинтересовались купцы.

- Телеграмма была от губернатора - на случай, если остановятся, чтобы встретить...

Но пароход под трехцветным флагом продымил мимо. Пристав был страшно разочарован. Публика с самыми разнообразными чувствами следила за исчезающим вдали пароходом. И у многих играли в головах грязные мысли. И кто-то хихикнул погано. И многие жгуче завидовали...

А на чисто вымытой палубе в мягком удобном кресле один лениво сидел человек в шелковой рубахе навыпуск и скучливо смотрел на прелестные, тихо сменявшие одна другую картины великой реки, и в глазах его было что-то тяжело-свинцовое, безвыходное, обреченное...

XXXVI

ЛЕГЕНДА