Распутин

Рожок автомобиля бешено трубил ему в ухо. Он, наконец, оглянулся. Шофер с искаженным злобой лицом кричал ему что-то. Ага, да он, действительно, переходил улицу!.. И какие самодовольные морды раскинулись там на подушках. Ну и черт с ними... Одну гадину он все же задавил... И есть ли символ современного одичалого состояния культурного человечества более яркий, чем автомобиль? Прежде всего он ужасающе мертв, и ему совершенно все равно, везет ли он врача к умирающему отцу большой семьи или везет этого самого отца на расстрел. Тупо сопя, он летит по дорогам и своей противной вонью отравляет все. Там зашибет он собаку, там брызнет мерзкой грязью на новенькое платьице бедной девушки, которая радостно вышла в нем навстречу своему возлюбленному, там пустит густое облако пыли, полное туберкулезных бацилл, в грудь матери, там напугает играющих детей, там чрез раскрытые окна наполнит своей вонью квартиру больного. Гадя, он летит все вперед и вперед и, железный, бездушный, нисколько не беспокоится о том, что он весь окутан густым облаком ненависти, которой он нисколько не боится. Древние говорили, что человек человеку волк. Вздор: волк наелся и сразу перестает драть. У этих же ненасытных утроб, развалившихся на кожаных подушках, предела в злодействе нет: они готовы все отравить, все раздавить, все огадить. Наши буржуи в дни революции окрестили его хамовозом. Правильно: хамовоз он был с первого дня своего существования. Замечательно: кто бы в нем ни развалился, Николай II или Милюков, Керенский или Ленин, папа римский или матрос с пьяными девками, результат один - вонь. Ха-ха... Вот это так верно! Но только сперва спать, спать, спать... Ах, как хорошо было бы выспаться!.. Ведь и ту ночь он почти не спал...

И что-то точно вдруг толкнуло его в грудь. На углу двух богатых улиц стоял на костылях безногий солдат с безобразным, ярко-красным и безволосым лицом - видимо, его опалило взрывом - и молча протягивал мятую и грязную солдатскую шапку с красным околышем. Но - мало давали ему занятые своими мыслями и делами люди. И красное страшное лицо было угрюмо. Володя невольно остановился перед калекой - в таких калеках он сразу ужасно чувствовал себя. И сразу все раны души раскрылись и стали кровоточить.

- Вы солдат? - спросил он.

- Да... - тихо ответил тот.

- Где вы пострадали?

- В России... Под Ригой... Володе перехватило дыхание.

- Я русский офицер... - сказал он и, без церемоний распахнув рубашку на груди, продолжал: - Вот эта пулевая рана получена мною как раз под Ригой, на Икскюльском предместном укреплении. Пуля была разрывная... А здесь, в паху, еще рана, из Галиции... Рана в голову и в ноги получена за Эрзерумом. Есть и другие, но это все русские... Значит, мы с вами встречались... Скажите мне только одно: понимаете ли вы хоть теперь, за что мы с вами дрались, как звери?

- Нет, именно теперь-то я этого и не понимаю... - просипел нищий, и в глазах его проступил мрачный огонь. - Раньше думал: за родину, за кайзера... А теперь не знаю...

- Они называют родиной свои автомобили, шелка, толстые животы, духи, бриллианты, золото, глупость, пошлость, равнодушие ко всему... - сказал Володя раздумчиво. - И за это мы страдали и умирали... А?

- Вы большевик? - безучастно сказал раненый, вздохнув.

- Нет. Зачем? - удивился Володя. - Ленин живет в царском дворце, Троцкий носится по России в царских поездах и всюду на пути своем оставляет тысячи трупов и калек...

- Да, да... Вот это самое думал и я, - сказал нищий. - Лгут и они. Правды нет ни в чем. Правды нет совсем...

Они замолчали. В душе Володи поднялась жалость к несчастному. Но дать камни ему нельзя: вдруг в самом деле они фальшивые? Он вынул свой потертый бумажник и, взяв из него несколько марок, сунул их в карман, а все остальное, значительно большую часть, протянул нищему.

- Возьмите. Это будет вам поддержкой... - сказал он. - Может быть, это я вас и изувечил...

- Позвольте, нет, я не согласен!.. - запротестовал тот, удивленный. - Никак не согласен. Вы - на чужбине. Дайте немного, а остальное возьмите себе. А так я не согласен...

- Нет, нет, у меня еще есть... - сказал Володя. - Берите... И прощайте... - вдруг оборвавшимся голосом добавил он.

Давясь слезами, он пожал грубую грязную руку нищего и торопливо отошел. Калека держал его потертый бумажник, и по его яркому, безволосому лицу прокатились вдруг слезы - не благодарности, не радости, не умиления, а вдруг открывшейся ему великой боли...

А Володя уже торопливо шел дальше - неизвестно куда. Сон прошел. В душе была смута. Жизнь - это безвыходное болото, в котором ползают тысячи калек с душами, полными отчаяния... Да, как это пишет там Ваня? Он остановился на набережной сверкающей на солнце Эльбы и вынул из бокового кармана сильно помятое письмо, и стал читать небольшое стихотворение на последней страничке:

Погибаем! Отравлены души...

Пламень сердца погас...

О, спасите погибшие души -

Помолитесь о нас!

Все, кто может молиться, молитесь,

Кого слышит Господь, расскажите ему,

Что земля истекает слезами и кровью,

Что предел есть всему!