Распутин

И иногда чувствовал Сергей Терентьевич, что темная деревня и его зачисляет в ряды этих погубителей России, и на него с его новшествами косится, и его отметает. И иногда сказывалось все это так ярко, что его прямо оторопь брала: коммунистический угар не только проходил, но в деревне и совсем уже прошел, в этом не было уже никакой опасности - вся опасность была в этом медленном, но неуклонном нарастании власти жизни старой, в этих безрассудно-реставраторских настроениях деревни: из всех завоеваний революции деревня держалась только за землю, и было ясно, что за эту землю она продаст все. Как ни безобразна была в своей безграмотности революция, как ни жестока, как ни разрушительна, все же - это Сергею Терентьевичу было совершенно ясно - простой возврат к прошлому дела не только не решал, но он ни в малейшей степени не был и желателен: многое из нового должно было быть удержано во что бы то ни стало.

И все недовольнее и опасливее косились на него самостоятельные мужички - почему это такоича мужиков он сторонится? И почему это все с господишками нюхается? И чего это он все пишет? - а из них в первую голову его давний недруг Иван Субботин, беспоповец. Помощник же у него на всю деревню был только один Петр Хлупнов, да и тот ненадежен: он все носился еще со своими теориями...

Было воскресенье. Сергей Терентьевич сидел у стола, обрабатывая свои очерки «Деревня после переворота», в которых он тщательно отмечал все перемены, и дурные, и хорошие, которые произвела революция в деревне, и пытался наметить те вехи, по которым нужно было направлять жизнь деревни и России теперь. Но работа не клеилась. Будущее было неясно, темно и без пути... И очень тяготили его и личные дела: дети оставались без образования - школа едва дышала без учебников, без бумаги, без карандашей, без дров, - учителя голодали и бедствовали чрезвычайно и учили детей еще хуже, чем прежде; в доме у него всего не хватало - ни ниток, ни гвоздей, ни кожи, ни сахару: о хуторе теперь и мечтать было нечего...

Дверь отворилась, и в избу шагнул Петр Хлупнов, похудевший, как и все, оборванный, но, как всегда, сосредоточенный в себе и спокойный.

- Сергею Терентьичу... - поздоровался он. - Как, все пописываешь?

- Да. Хочу про дела наши крестьянские описать, да что-то вот не клеится дело...

- Много, много бумаги вы изводите, говорить нечего... - сказал Петр, садясь. - Да что, брат, и я вашим примером заразился: вот письмо самому Ленину написал... Хочу прочитать сперва тебе, посоветывать-ся...

И он вытащил из-за пазухи вчетверо сложенный большой лист очень серой бумаги, порядочно уже помятый.

- Ну, ну, прочитай... - сказал Сергей Терентьевич. - Это любопытно...

Петр развернул свое послание, откашлялся и обычно серьезным тоном своим начал: