Распутин-1917

— Вовсе нет, — пожал плечами Распутин, — я считаю, что война России навязана. Она не была нужна в 1914 м, не нужна и сейчас. Цель — отобрать у Турции проливы — недостойна и мелка для русского менталитета, непонятна и чужда большинству населения. Но согласитесь, лозунг “Долой войну!” и призыв к поражению — это принципиально разные вещи. А если вспомнить, что в призывах РСДРП(б) речь идет не о прекращении войны, а о превращении её в гражданскую…

— А вы знаете, как можно прекратить войну без капитуляции?

— Войны заканчиваются по-разному. В истории много примеров окончания военных действий по соглашению сторон, без аннексий и контрибуций.

— Но для этого необходимо согласие противной стороны! Оно у вас есть?

— Согласие противной стороны — продукт целенаправленной деятельности. Я над этим постоянно и упорно работаю. Поэтому встречный вопрос: а большевики рассматривали такой вариант? Или партийная концепция предусматривает только поражение России и никаких гвоздей?

Сталин закурил очередную папиросу. Распутин заметил, что весь зал утопает в синеватом мареве, а он совсем не чувствует дискомфорта от табачного дыма. “Вот как меня торкнуло от встречи с вождём, — подумал Григорий, — выплеснулась полугодовая норма адреналина!”

— И всё-таки я хочу еще раз убедиться, что правильно вас понял, — игнорируя заданный ему вопрос, поинтересовался будущий генсек, — поэтому вынужден повторить. Вы стремитесь сохранить существующие порядки?

— Предсмертный стон и причитания насквозь прозападной правящей элиты мне душу не ранят — самоубийцам не помочь, — отрезал Распутин. — Как говорил один популярный политик, заклятый враг России, люди, не способные собрать силы для битвы, должны уйти.(**) Как жители позднего Рима, например. Меня больше заботит будущее России. В борьбе за него применимы нестандартные ходы, неожиданное и смертельное для врага организационное оружие, этакий психоисторический гиперболоид, каким была монастырская колонизация Сергия Радонежского или опричнина Ивана Грозного. Революция сегодня — это закономерность, а не эксцесс. Самая большая опасность, которую я вижу сегодня — замена прозападных монархистов такими же социалистами. Устойчивые родственные пары революционеров и банкиров — Петерс и его тесть Фримен, Троцкий и его дядя Животовский, Яков Свердлов и его брат Вениамин, как бы намекают на такую опасность, ибо свидетельствуют о глубоком проникновении западных финансов в революционное дело, а это вдвойне опасно…

— Почему?

— Незаметно, но неизбежно фининтерн подгребёт под себя коминтерн и сможет диктовать свою волю под красными знамёнами, оперируя революционными лозунгами и даже надев для маскировки промасленный картуз. Тихой сапой ссудный процент, который даже назовут пролетарским, встроится в новую экономическую политику, а он, в свою очередь, инфицирует трупным ядом ростовщичества любые, самые прогрессивные начинания. Это ведь так соблазнительно и рентабельно — делать деньги из денег! Но вместо облегчения эксплуатации защищаемый вами рабочий получит её усиление, а вместо диктатуры пролетариата — диктатуру глобального ссудного процента.

— Трудно вам, господин Распутин, — губы Сталина тронула саркастическая улыбка. — В монархии вы разочаровались, буржуазной демократией не очарованы… В идеалы пролетарской революции тоже не верите?

— Левый проект на сегодняшний день — не панацея, не светлое будущее, а передышка, возможность собраться с силами, — игнорировал Григорий сталинский сарказм. — В самом начале XX века о революционном варианте, как средстве выхода из кризиса, говорил блестящий русский правоконсервативный мыслитель Меньшиков. В знаменитой статье о XIX веке Михаил Осипович писал, что либо в России произойдёт смена энергий (по цензурным соображениям он не мог писать о революции), либо её ждёт судьба колониальной Индии. Поэтому разворот влево — единственный шанс России не стать колонией Великобритании и США…

Сталин еле заметно кивнул, соглашаясь со сказанным.(***)