Распутин

«Государь мой! Если ты скажешь меня казнить, – иду на казнь. Но раньше скажу все, что мыслю. Господь Бог привел меня пережить самое страшное: видеть, как гибнет Отечество, Царский род, Церковь, а с ней вся Россия. И от кого идет гибель сия?» И тут он пишет, что гибель идет от меня, ибо я – антихрист. Я опоганил дворец, опоганил… царское ложе… И тут старый черт пишет, будто ему от меня известно такое… про Маму и про Великих Княжон Ольгу и Татьяну, што знать может только муж…

Дале он пишет, что в народе полетел слух, што царские дочери… несмотря на малолетство, со мной знаются… И с каждого яво слова, как из помойки, несет смрадом.

А еще пишет он, всем известно, што всех правителей назначает этот антихрист, а посему нет и не будет им благословления… Потом он прилагает две записки: одну от Мамы, в коей она пишет: «Дорогой Учитель! Тоскую по тебе, по твоей молитве. Ибо в душе моей тоска, когда нет тебя близ меня. И все у меня страх, что ты не вернешься. И без тебя, без твоей благодати жить не можно. Жду тебя»¹⁰.

А другое письмо от Великой княжны Татьяны. Вот она пишет: «Дорогой душевный Учитель! Приезжай к нам поскорее. Так нам всем хочется поцеловать твою святую руку. А главное, ты успокоишь Маму. Она так эти дни беспокоится. А вчера у Маленького опять покраснела ножка… и Мама всю ночь плохо спала. И опять у нея желтое лицо и такие печальные глаза. Я знаю, когда ты приедешь и вместо с нами помолишься, то опять у Мамы будет белое лицо и будет хорошо нам. И мы все тебя любим очень. Целую твои святые руки. Татьяна».

И как он не понял, што в этих письмах нет ничего такого, о чем его поганая рука написала. И когда Папа получил это письмо яво… (оно раньше попало в руки Аннушки и она мне его показала: надо ли его дать Папе. И я сказал: небеспременно…). Ну и передали… И Папа в страшном гневе кричал: «Если не уберут этого сумасшедшего, то я прикажу его посадить на цепь! Уберите его!.. Я никогда, никогда больше не увижу его!»

Этот ответ Папы не был передан Гермогешке… А потому он ерепенился и все ждал ответа на свое письмо. И когда Бадьма стал его просить покориться Царской воле и поехать, то он задумал таку штуку. Одел на себя вериги. Собрал чрез послужников боле ста человек и вышел с ними… так он хотел пойти ко дворцу. Но его захватили. Челядь разогнали… и его закрыли на ключ.

Тут-то Бадьма привез Митю-Пискуна… и вместях уговорили Гермогешу уйти добром. А Бадьма, его выпроваживая, дал ему слово, что Папа его вскорости вернет. Хоча и знал, старый бес, что этого не буде. А может, еще надеялся меня съесть. Тогда бы яму Гермогеша пригодился.

Он, клятый, знает, что мужику нужен дурман. А кроме церковного дурмана, ничего нет…

Вот сказал мне раз Бадьма: «Убери от царя церковь – он будет или первый разбойник, иль последний дурак… Церковь его держит… И не только церковь, сколь церковники!» Вот.

А Бадьма знал, што Гермогешу он как-нибудь возьмет, а с Илиодорушкой яму труднее справиться… Илиодорушка написал Папе очень дерзкое письмо… Вот что он написал:

«Государь мой, Владыко земли! Мне больно видеть тебя в обмане, каком ты живешь. Тобой и твоим домом, твоей женой и дочерьми владеет грязный, развратный мужик… А может, и похуже што… Глядя на его мерзостныя деяния, я постиг, што он антихрист». Ну и потом много погани про девок и баб… Папа прочел и сказал: «Никогда не думал, што наши святые монахи – таки развратники… Потому такое не может написать человек непорочный». Вот.

Дале Илиодорушка пишет Папе: «Царь, не кидай меня в тюрьму, ибо за мной пойдет народ! Он зубами разгрызет замки, и станет моя тюрьма дворцем… и мрак – огнем, ибо мои братья во Христе возведут меня на таку высоту… о которой ты, ведомый антихристом и твоими продажными властителями, – и не помышляешь. Царь Государь! Не кидай в тюрьму того, кто будет володеть твоим народом, кто будет владыкой их душ и помыслов! И ты думаешь, што дух мой усмирят твои жандармы, твои подкупные тюремщики! Бойся той минуты, когда мои братья во Христе откроют мою тюрьму!» Еще много написал этот черт в монашем одеянии.

И когда Папа прочел, то сказал: «Не понимаю, кто это. Преступник или сумасшедший?» И вот тут-то Бадьма показал свою лисью повадку, свое двухличие. Спровадив этих бешеных козлов и все еще заметая след (авось, пригодится), он написал Папе: