Распутин

«Раскрасневшееся лицо Р[аспутина] с узкими, то выглядывающими, то прячущимися глазами надвинулось на меня, подмигивая и подплясывая, как колдун лесной сказки, он шептал сладострастно расширившимся ртом: „Хошь покажу?“ Кто-то страшный, беспощадный глядел на меня из глубины этих почти совсем скрывшихся зрачков. А потом вдруг глаза раскрылись, морщины расправились, и, взглянув на меня ласковым взглядом странников, он тихо спросил: „Ты што так на меня глядишь, пчелка?“ – и, наклонившись, поцеловал холодным монашеским ликованьем»¹²⁴.

В другой раз он «дошел до бешенства… Озверелое лицо надвинулось, оно стало какое-то плоское, мокрые волосы, точно шерсть, космами облепили его, и глаза, узкие, горящие, казались через них стеклянными… Молча отбиваясь, я решила наконец прибегнуть к приему самозащиты и, вырвавшись, отступила к стене, думая, что он кинется опять. Но он, шатаясь, медленно шагнул ко мне и, прохрипев: идем помолимся! – схватил за плечо… стал бить земные поклоны, сначала молча, потом приговаривая… Он был бледен, пот ручьями лился по его лицу, но дышал он совершенно спокойно и глаза смотрели тихо и ласково – глаза серого сибирского странника… и он поцеловал бесстрастным монашеским ликованьем»¹²⁵.

«Он захлопнул дверь и пошел на меня, как-то хищно растопырив руки… Глаза его уже не сияли вдохновенно, а плотоядно замаслились. Ко мне с полубезумной-полупохотливой улыбкой приближался охваченный желанием скот-самец, не привыкший к отказу. „Моя любовь, радость моя“, – шептал он, вряд ли сознавая, что говорит… Я стояла равнодушная, спокойная, с серьезным лицом. И когда он подошел вплотную и обнял меня, я не сопротивлялась… Он озверел бы…»¹²⁶ Казалось бы, «скот-самец» достиг своей цели – и что же? «„Гнушаешься? Не понравился?“ <…> Он высоко поднял скрюченные руки. <…> Удара не последовало. Я открыла глаза. Распутин сидел на диване, тяжело дыша, весь обмякший, как-то по-бабьи причитая: „Укротила, укротила мою плоть, неистовая мудрая…“ Потом он вдруг вскочил с дивана и на четвереньках, словно зверь, подбежал ко мне, схватил подол моего платья и дернул. Я вскрикнула… Он поднес подол к губам, стоя на четвереньках, как побитая собака, смотрел на меня снизу. Потом встал, тряхнул головой, взял меня за руку и быстро вывел в столовую»¹²⁷.

«В глазах его замелькали буйные, темные огоньки, а дыхание стало хрипло, все ближе наклоняясь, он сначала гладил, потом стал комкать грудь. Я встала: „Мне пора“. Распутин отпустил»¹²⁸.

«„Так зачем же ты, паскуда, заманивала меня к себе и зазывала, когда тела моего ублажить не можешь?“ – закричал он как-то на одну из своих знакомых, на что последовал резкий ответ: „Тебя никто не звал, и сиди смирно, если попал в приличную компанию“. <…> Распутин тряхнул головой и взялся за стакан. „Сладу нет, – как-то под нос себе прошептал он и залпом осушил стакан…“»¹²⁹

«Он мало слушал мою просьбу, а стал хватать руками за лицо, потом за груди и говорит: „Поцелуй меня, я тебя полюбил“. А потом написал какую-то записку и снова стал приставать: поцелуй, поцелуй, я тебя полюбил. Этой записки не дал, сказав, что „я на тебя сердит, приди завтра…“»¹³⁰

«Видно было, что его страсть достигла наивысшего напряжения…» Получив отпор, «он нахмурился и стал нервно ходить по комнате. Лицо стало хищное, глаза злые и горящие… Я невольно отвела глаза и вне себя крикнула… „Не сердись, Франтик, я это нарочно, хотел испытать, любишь ли ты меня…“»¹³¹