Распутин

Все шло к тому, что Распутина придется в конце концов все же удалить из столицы. А. А. Макаров и В. Н. Коковцов несколько раз пытались заговорить с царем на эту тему, но всякий раз получали ответ о том, что «нужно хорошенько обдумать эту отвратительную сплетню», «нужно действительно пресечь эту гадость в корне», но «мы поговорим подробно при вашем следующем докладе», «я приму к этому решительные меры», «я Вам скажу об этом впоследствии, а пока – не будем больше об этом говорить. Мне все это до крайности неприятно», «но я все-таки не понимаю, каким образом нет возможности положить конец всей этой грязи»¹²⁶.

Со своей стороны, чувствуя, что Николай близок к психологическому срыву и что ситуация становится все более накаленной и непредсказуемой, Распутин попытался разрядить атмосферу ненависти, сгустившуюся вокруг него.

В разгар скандала, связанного с публикацией и зачтением с думской трибуны письма М. А. Новоселова, 13 февраля 1912 года председатель Совета министров В. Н. Коковцов получил неожиданную телеграмму: «Собираюсь уехать совсем, хотел бы повидаться, чтобы обменяться мыслями». Встреча состоялась 15 февраля. «Что ж, уезжать мне, что ли? – пробормотал обиженно Распутин. – Житья мне больше нет, и чего плетут на меня!» Получив утвердительный ответ, он еще больше обиделся и закричал тонким голосом: «Кому я что рассказываю, все врут на меня, все выдумывают, нешто я лезу во дворец, зачем меня туда зовут!.. Ладно, я уеду, – заключил он мрачно, – только уж пущай меня не зовут обратно, если я такой худой, что царю от меня худо…»¹²⁷

Примерно в эти же дни активно интриговавший против «старца» ктитор Исаакиевского собора и ультрамонархист генерал в отставке Е. В. Богданович попросил завсегдатая «антираспутинского кружка», сформировавшегося к тому времени в среде черносотенно настроенных чиновников и аристократов, директора Департамента полиции С. П. Белецкого поручить своему агенту-журналисту И. Ф. Манасевичу-Мануйлову опубликовать обличающие Распутина материалы.

И. Ф. Манасевич-Мануйлов без труда сумел спровоцировать Григория, изнуренного длительным и интенсивным психологическим давлением с разных сторон, на откровенный разговор «по душам», не предупредив, однако, о своем намерении предать его содержание гласности.

В этой беседе Распутин попытался отбиться от всех основных обвинений, которые были ему предъявлены прессой, и дать нравственно убедительное объяснение своему экстравагантному поведению, а равно политически корректную интерпретацию своих контактов с царями.

«Я знаю свое место… Куда мне, крошке, лезть… Если меня и зовут, то только для того, чтобы поговорить… Большие люди живут как в темнице… Кругом лгут… Все с желаниями, с корыстью, а я ничего не хочу, никого мне не надо… Говорю, что думаю… Душа подсказывает… Между нами и Господом Богом существуют ведь ниточки… Как-то чувствуешь… А я передаю… Добрые души слушают…»

«Поклонниц… Много… очень много… Не считал… Женщины, они ведь бедные… Гнетут их… Вся их жизнь в цепях… Им нужно слово утешения… Они его долго чувствуют. Ко мне ходят разные… Все они мне верны… У меня здесь есть и мужчины, которые ходят… Я думаю, человек двадцать… Все эти люди за меня… Сколько угодно говори, сколько угодно плети, а все они постоят за меня… В обиду не дадут…»

«А я живу себе скромненько… Хозяйство у меня… Две хорошие работницы… Жена у меня добрая… Живу я с ней хорошо. По божьему… Женщин не знаю… Опакостили меня со всех сторон. Грязь к чистому не пристанет… Отлетит сама собой…»

Отбиваясь от главного обвинения – в хлыстовстве, – Распутин прибег к довольно тонкому полемическому приему. С одной стороны, он сослался на то, что его нынешний враг – епископ Гермоген – с самого начала знал о том, что «старец» ходил с группой женщин в баню. И следовательно – коль скоро грозный владыка не выразил тогда же своего пастырского возмущения, – знал он и о том, что никакого «греха» в ходе групповой помывки не было. С другой стороны, Распутин признал банный инцидент ошибкой, допущенной вследствие легкомысленного недопонимания того резонанса, который может повлечь за собой этот поступок, предпринятый исключительно в благих целях.

«Я сделал ошибку… это было три года назад… Еп-п Гермоген все знал… Не могу представить, чтобы владыка искренно поверил гадости… Меня постигло заблуждение… Мои поклонницы были в селе… Я видел их гордость… Они считали себя превыше всех… Золото, бриллианты и деньги туманили их ум… Ходили как павы… Думали, что весь свет для них… Все остальные ничто… Я полагал, что надо их смирить… унизить… Когда человек унизится, он многое постигает… Я хотел, чтобы они пережили все это… И вот в этом диком заблуждении я заставил их идти с собой в баню… Их было двенадцать женщин… Они меня мыли и претерпели все унижения… Злые люди говорят, что я их обидел… Что во мне заговорил зверь… Врут, нагло врут… Рассказывают нехорошие, грязные вещи… Я впал в заблуждение… Неверно мыслил… Горько, очень горько поплатился за свою ошибку… Набросились все… в особенности местные батюшки… Греха не было… грех – тьма…»