Распутин

«Я налил ему мадеры; он выпил ее залпом и сразу подбодрился и повеселел.

Обменявшись с ним несколькими словами, я убедился, что сознание его было ясно, мысль работала совершенно нормально. И вдруг неожиданно он предложил мне поехать с ним к цыганам…

Как не заметил он своими прозорливыми глазами, что за спиной у меня в руке зажат револьвер, который через мгновение будет направлен против него? Думая об этом, я почему-то обернулся назад, и взгляд мой упал на хрустальное распятие; я встал и приблизился к нему…

– А по мне, так ящик-то занятнее будет… – и он снова раскрыл шкаф с лабиринтом и стал его рассматривать.

– Григорий Ефимович, вы бы лучше на распятие посмотрели да помолились бы перед ним.

Распутин удивленно, почти испуганно посмотрел на меня… Он близко подошел ко мне, не отводя своих глаз от моих… Я понял, что наступил последний момент…»

Дождавшись, пока Распутин не отведет взгляд в сторону, Юсупов выстрелил с двадцати сантиметров, метясь в сердце, но промахнулся. Рана, однако, оказалась смертельной: Распутин «заревел диким, звериным голосом и грузно повалился навзничь, на медвежью шкуру». Началась агония: «Лицо его от времени до времени подергивалось, руки были конвульсивно сжаты, глаза закрыты. На светлой шелковой рубашке виднелось небольшое красное пятно; рана была маленькая, и крови почти не было заметно». В этот момент участники заговора, бестолково ввалясь в подвал, задели штепсель и выключили свет, напугав при этом и Феликса, и самих себя³²⁵. После чего, не убедившись в том, что Распутин мертв, удалились из подвала, то ли притворив за собой дверь³²⁶, то ли «закрыв на ключ»³²⁷, и отправились наверх, чтобы поочередно поздравить Юсупова.

«Был уже четвертый час ночи, и приходилось спешить, – вспоминает Пуришкевич. – Поручик С. (Сухотин. – А. К., Д. К.) наскоро облачился поверх своей военной шинели в шикарную меховую шубу Распутина, надел его боты и взял в руки его перчатки; вслед за ним Лазоверт, уже несколько оправившийся и как будто успокоившийся, облачился в шоферское одеяние, и оба они, предводительствуемые великим князем Дмитрием Павловичем, сели в автомобиль и уехали на нем к моему поезду с тем, чтобы сжечь одежду Распутина в моем классном вагоне… после чего им полагалось на извозчике доехать до дворца великого князя и оттуда на его автомобиле приехать за телом Распутина в юсуповский дворец»³²⁸.

На Варшавском вокзале в санитарном поезде Пуришкевича ночных автолюбителей уже поджидали жены В. М. Пуришкевича и С. С. Лазоверта, которые должны были заняться сожжением распутинской шубы. Однако шуба в печку не влезла. Якобы жена Пуришкевича категорически отказалась распарывать и резать шубу, чтобы сжечь ее по частям. В итоге, как сообщает Пуришкевич, сожженными оказались лишь перчатки и поддевка «и, не помню, еще что-то»³²⁹.

Остается неясным, почему вполне простая мысль о том, что громоздкая шуба вряд ли влезет в узкое отверстие вагонной печки, не пришла заговорщикам в голову заблаговременно. Неясно также и то, почему, помимо шубы, в печь не отправились также боты.

Впрочем, как можно понять, внимательно сопоставив факты и свидетельства, никакого отъезда «старца»-Сухотина с «двумя провожатыми» и последующего их возвращения не было³³⁰. И весь рассказ о странно бесцельном путешествии трех заговорщиков на Варшавский вокзал, скорее всего, вымышлен от начала до конца. Но об этом чуть позже. А пока продолжим изложение официальной версии.

Итак, после отъезда троих участников заговора во дворце остались лишь Юсупов и Пуришкевич.

«Мы с Феликсом Юсуповым остались вдвоем, и то ненадолго: он через тамбур прошел на половину своих родителей… – вспоминает Пуришкевич, – а я, закурив сигару, стал медленно прохаживаться у него в кабинете наверху, в ожидании возвращения уехавших соучастников, с коими предполагалось вместе увязать труп в какую-либо материю и перетащить на автомобиль великого князя».

У Феликса тот же отрезок времени предстает исполненным пафоса и мистики: «Мы прошли… в мой кабинет и там… беседовали и мечтали о будущем Родины, избавленной навсегда от ее злого гения… Вдруг среди разговора я почувствовал смутную тревогу и непреодолимое желание сойти вниз… где лежало тело Распутина».

Спустившись в подвал, Юсупов попытался нащупать у Распутина пульс, затем, сам не зная для чего, схватил уже мертвого, как он полагал, «старца» за обе руки и сильно встряхнул. И тут Григорий медленно открыл во всю ширь один глаз, затем другой, «и оба глаза Распутина, какие-то зеленые, змеиные, с выражением дьявольской злобы впились в меня». <…>

Как в кошмаре, стоял я, прикованный к каменному полу…

И тут случилось невероятное.

Неистовым резким движением Распутин вскочил на ноги; изо рта его шла пена… Комната огласилась диким ревом, и я увидел, как мелькнули в воздухе сведенные судорогой пальцы… Вот они, точно раскаленное железо, впились в мое плечо и старались схватить меня за горло. Глаза его скосились и совсем выходили из орбит.

Оживший Распутин хриплым шепотом непрестанно повторял мое имя…