Распутин

Присланные ему материалы Джунковскому использовать не удалось. Из донесений агента он обнаружил, что 10 августа Распутин сказал: «Джунковского со службы уволили, а теперь он, может быть, будет думать, что уволили его через меня, а я его не знаю, кто он такой». Не знаю, как к этому отнесся все еще состоящий на службе Джунковский, но 15 августа Щербатов дал ему прочесть записку государя: «Настаиваю на немедленном отчислении генерала Джунковского». Была, видимо, разница докладывать царю против Распутина в ставке, когда царица далеко, или в Царском Селе. Что до «распутинских протоколов», то они остались лежать в Департаменте полиции, ожидая своего часа.

Отставка Джунковского была для сторонников Николая Николаевича сигналом, что влияние Распутина не ослабевает. Чтобы подорвать его позиции, прежде всего была сделана попытка снова раздуть вокруг его имени шум — 16 августа в «Биржевых ведомостях» появилась статья с нападками на Распутина и его окружение, якобы в связи с выходом его книги «Мои мысли и размышления». Вслед за тем Родзянко пригрозил министру юстиции Хвостову-старшему, что, если против Распутина не будет возбуждено уголовное дело, последует запрос в Думе. Хвостов, при всей неприязни к Распутину, ответил, что для дела нет оснований.

Это была, так сказать, обходная атака на решение царя, между тем развивалась и прямая. В то время как Распутин разгуливал по Покровскому, жалуясь агентам, что «душа очень скорбит», министры — тоже со скорбными душами — обсуждали, как им переубедить царя. На заседании 19 августа Поливанов, ссылаясь на вчерашнее заявление Московской думы о необходимости «правительства, сильного доверием общества», и о «непоколебимом доверии великому князю как верховному главнокомандующему», предложил просить государя «отсрочить свой отъезд в ставку и смену командования». Кривошеин поставил вопрос, как некогда Витте, — «или сильная военная диктатура, если найдется подходящее лицо, или примирение с общественностью», но предложил компромисс: царь примет командование, оставив Николая Николаевича своим помощником. Горемыкин, считая, что решение царя не будет поколеблено, во всяком случае советовал не подчеркивать популярность великого князя, так как это приведет к обратным результатам.

Быть может, в глазах привилегированной верхушки Николай Николаевич, в отличие от нерешительного царя, отвечал обоим требованиям — сейчас как креатура «общественности», в возможном будущем — как «военный диктатор». Чувствуя колебания почвы под ногами, аристократы хотели уцепиться за «сильную личность»: Самарин кричал об «акте, губящем Россию и монархию», суетился и распекал царя Родзянко, а его приятельница Юсупова, безуспешно пытаясь повлиять на царя через императрицу-мать, паниковала: «Я чувствую, что это начало гибели». Но русская аристократия сходила на нет: перед революцией 1917 года Николай Николаевич, чье самоволие принимали за решительность, спасовал еще быстрей, чем перед революцией 1905 года.

Министров вопрос о главнокомандующем волновал не с военной точки зрения, а со стороны возможного соглашения с общественными организациями и Думой, сессия которой открылась 19 июля. Развивалась вторая часть кривошеинской стратегии: союз ставки, общественности и правительства, из которого будут удалены «реакционеры», — это и было бы «правительство, сильное доверием общества». Наиболее вероятным кандидатом в его премьеры был сам Кривошеин, и можно полагать, что это он уже заранее подсказал умеренным кругам Думы идею «прогрессивного блока» для поддержки такого правительства.

Как противовес Дурново пытался организовать «правый блок», но безуспешно. Между тем в результате интенсивных переговоров между «умеренно-правыми» и «умеренно-левыми» к 22 августа «прогрессивный блок» из депутатов Государственного Совета и Думы был сформирован. Решили все же из тактических соображений требовать не ответственного перед Думой министерства, но «министерства доверия» — из назначенных царем, но угодных Думе бюрократов и общественников. Удайся этот союз ставки, правительства и Думы, можно было бы меньше считаться с царем и идти путем конституционных реформ, но смещение Николая Николаевича при сохранении премьером Горемыкина разбивало бы всю комбинацию.

20 августа в Царском Селе состоялось заседание Совета министров под высочайшим председательством. «Государь император остается правым, а в Совете министров происходит быстрый сдвиг влево», — резюмировал на следующий день свои впечатления Горемыкин. Царь не внял министрам, и на заседании 21 августа морской министр Григорович предложил в качестве последней попытки представить письменный доклад. Горемыкин возразил, что царь уже объявил свою последнюю волю — «какие же тут возможны письменные доклады». Однако в тот же вечер, собравшись на частное совещание без Горемыкина, министры подписали составленное «наследником славянофилов» Самариным коллективное обращение, закончив его словами: