Распутин. Анатомия мифа

«Трудно писать и просить за себя, уверяю тебя, что это делается ради тебя и Бэби, верь мне. Я равнодушна к тому, что обо мне говорят дурно, только ужасно несправедливо, что стараются удалить преданных, честных людей, которые любят меня. Я всего лишь женщина, борющаяся за своего повелителя, за своего ребенка, за двух самых дорогих ей существ на земле, и Бог поможет мне быть твоим ангелом-хранителем, только не выдергивай тех подпорок, на которые я нашла возможным опереться».

Не желая обижать свою Аликс прямым отказом, супруг в то же время часто не принимал серьезно ее наставления и рекомендации. Царица это знала и в письмах, изложив свою просьбу или дав совет, нередко писала: «Прошу тебя, не смейся, когда прочтешь это».

Чтобы не «будировать» нежелательную тему, император, случалось, просто изымал ее из обсуждения.

Порой царица обращалась к супругу с многостраничными посланиями, где объясняла, наставляла, призывала, а царь в ответ нежно благодарил за письмо, но обходил молчанием сюжеты, требовавшие решений, которые не соответствовали его собственным представлениям. Иногда супруга чуть не рыдала, умоляя мужа сделать то-то и то-то, а царь молчал.

Однако и царица далеко не во всех делах готова была становиться рупором Распутина. У нее существовали свои представления об этических нормах, и, если они нарушались, она теряла всякую заинтересованность даже в том, что напрямую касалось «дорогого Друга». Показательна в этом смысле история, происшедшая в 1915 году. Она наглядно демонстрирует степень, характер и возможности распутинского влияния.

Двадцатого июня царица сообщила Николаю II, что из Покровского пришла телеграмма, в которой Распутин уведомлял, что собираются призвать в армию единственного его сына Дмитрия. «Любимый мой, — писала Александра, — что можно для него сделать. Кого это касается? Нельзя брать его единственного сына».

В последующих посланиях Николая II просьба «дорогого Григория» обойдена молчанием. Это объяснялось не жестокосердием императора, а его пониманием священного долга перед Отечеством в период военных испытаний — здесь всякие исключения царь считал неуместными. Помимо того, он прекрасно понимал, что высочайшая «любезность» их другу неминуемо вызовет вихрь новых слухов и обвинений.

В конце августа 1915 года Распутин прислал телеграмму «дорогой Аннушке», и Вырубова через царицу довела ее до сведения императора: «Первое объявление ратников вести, узнайте тщательно, когда губерния пойдет наша. Воля Божия это последние крохи всего мира, многомилостивец Никола творящий чудеса». Еще раньше он передал на имя царя ходатайство об отсрочке призыва сына. Императрица считала, что «эту просьбу вполне можно удовлетворить». Через несколько дней Александра Федоровна опять обратилась к этой теме: «Наш Друг в отчаянии, что его сына призывают, — это его единственный сын, который в отсутствие отца ведет хозяйство». Реакции на проникновенное обращение опять не последовало.

Было над чем призадуматься Распутину. Вот она царская милость! Другом называют, совета спрашивают, он за их благополучие денно и нощно молится, а они? Единственного сына от солдатчины защитить не могут. Да скажи государь хоть одно слово за него, никто бы не посмел тронуть! Но царь не вмешивался.

В середине сентября 1915 года тема помощи «Другу» опять всплывает в переписке, и императрица довольно меланхолично по этому поводу замечает: «Григорий прислал отчаянные телеграммы о своем сыне, просит принять его в Сводный полк (военное подразделение, составленное из представителей всех полков гвардии и предназначенное для охраны царя. — А. Б.). Мы сказали, что это невозможно. А. (Вырубова. — А. Б.) просила Воейкова что-нибудь для него сделать, как он уже прежде обещал, а он ответил, что не может. Я понимаю, что мальчик должен быть призван, но он мог бы устроить его санитаром в поезде или чем-нибудь вроде этого. Он всегда ходил за лошадьми в деревне; он единственный сын, конечно, это ужасно тяжело. Хочется помочь и отцу, и сыну. Какие чудные телеграммы Он опять прислал».

В конце концов распутинского отпрыска все-таки «забрили», и единственное монаршее благодеяние состояло в том, что Дмитрия Распутина определили в санитарный поезд императрицы, доставлявший с передовой раненых в царскосельские госпитали.

Вся эта история разворачивалась тогда, когда в обществе уже уверенно говорили «о всемогуществе временщика».

Не все было так просто, как о том сплетничали, и при назначениях. Несомненно, «дорогой Григорий» воздействовал на мнение императрицы. Но чтобы в силу этого «избранник» сразу же вознесся на самые верхи сановной иерархии, такого, вопреки безапелляционным утверждениям, никогда не случалось.