Распутин (др.издание)

Щепочкин и Тестов — они уехали передом, — исхудавшие от бессонных ночей и от волнения за судьбу плотов, еще издали увидали отМамарихи на концах длинных шестов свои значки, радостно крестились и шептали горячие молитвы. И как только с немалыми трудами подчалили плоты к правому, нагорному берегу Волги промежду Мамарихой и Покровским и закрепились, Щепочкин и Тестов, счастливые и радостные, побежали на легкой лодочке в Козьмодемьянск и подали в Окшинск телеграм: «Плоты вышли все благополучно ожидаем».Обыкновенно плоты разных хозяев становятся каждый под своим значком вдоль берега, но в этом ходу весь лес, вышедший из Ветлуги, принадлежал только одному Степану Кузьмичу. Была, правда, разная мелочь и еще, но то были пустяки, на которых никто и внимания не обращал.

Получив это известие, Степан Кузьмич немедленно собрался в путь на Нижний, где шли последние приготовления к недалекой уже ярмарке. Степан Кузьмич хорошо знал и любил эти кипучие котлы ярманки вовсей ее сумасшедшей пестроте: трепетание бесчисленных вымпелов и флагов на тяжелых караванах, перекличку на разные голоса пароходов, горластую живописную толпу и эту светлую ширь слившихся тут в одно Волги и Оки, и это яркое солнце. Все в этой широкой и яркой и шумной картине говорило о страшном трудовом напряжении громадного народа и о великих богатствах России, которые перли буквально из всех щелей.

Он прежде заехал к пароходчику Сорокину, который должен был буксировать его балки своими пароходами Волгой, Окой и Москвой-рекой вплоть до самого Краснохолмского моста в Москве. С ним все было уже слажено раньше — нужно было только предупредить его, чтобы был наготове. Сорокин — здоровенный, красный, тяжкий мужчина лет под пятьдесят, выбившийся в люди тоже из крестьян, — почтительно встретил своего ловкого клиента и сам повез его на пароход на своем тысячном рысаке, вороном черте с бешеными глазами.

И вот Степана Кузьмича, пылинку в этом горластом, пестром, пьяном трудовом людском море, вынесло к волжским пристаням, около которых дымили, готовясь к отходу, одни наверх, другие на низ, многочисленные пароходы, один другого больше, один другого комфортабельнее, один другого дешевле. Веселый плеск волны, солнце, запах смолы, мокрого дерева и воды, рыбы и дыма, хриплый крик бесчисленных чаек, рев пароходов, лопотанье колес, старые крепостные стены на зеленом холме, видевшие и татарву, и нижегородское ополчение Минина и Пожарского, и синие бескрайние дали, и бежит по каменной стене набережной огромная надпись: «За кольца чаль, решетку береги, стены не касайся!»Это — бескрайний мир матушки Волги кормилицы…

Огромный двухтрубный «Император Александр II», густо дымя, готовился бежать на низ. Степан Кузьмич взял себе одноместную каюту, разместился и вышел на палубу, где уже поджидал его Сорокин, только что с полной обстоятельностью заказавший лакею хороший обед: он угощал своего клиента. Степан Кузьмич купил у газетчика для разгулки газет и журналов всяких с картинками, и они в ожидании завтрака сидели на солнышке и говорили о том и о сем. На пристанях и палубах толпился народ, и все смотрели по направлению к казенной пристани, где шла большая суета и около которой стоял небольшой, но щеголеватый казенный пароходик под национальным флагом. Некоторые смотрели туда в бинокль.

— Что, ожидают там кого, что ли? — спросил Степан Кузьмич Сорокина.

— Ох, уж и не говори, Степан Кузьмич! Третий день ждут из Питера этого самого старца преподобного… Стыдобушка!

— Распутина?

— Да. Вот публике и желательно полюбоваться, каков таков он из себя… Одно слово: страмота!

— Пожалуйте: кушать подано… — почтительно доложил им лакей-татарин.

— Пожалуйте, гость дорогой, нашей нижгороцкой хлеба-соли откушать… — проговорил Сорокин, тяжело поднимаясь. — Милости просим…

Они вошли в рубку, уселись за чистый, вкусно обставленный стол, выпили водочки — она была подана по совести, в ледку, — закусили свежей икоркой с теплым калачиком, повторили и еще повторили, а затем взялись за стерляжью уху. Потом шли сибирские рябчики-кедровики, чудесный маседуан [39]и кофе ароматный, к которому Сорокин с большим знанием дела выбрал ликерцев подходящих.

— А вот в газетах пишут: голод за Волгой… — засмеялся Степан Кузьмич. — Чего не выдумают, сукины дети! Какой в России может голод быть? Перекинь через Волгу милиён пудов или из Сибири — что она, рядом — подвези, вот тебе и весь голод… Я так думаю, что тут больше политика: может быть, нарочно правительство так мужика прижимает, чтобы не очень понимал о себе, — после девятьсот пятого много в нем этой прыти развелось…