Распутин (др.издание)

И больше они ничего не говорили — будто никто и не слыхал ничего. А чрез два дня вдруг бесследно исчез из Уланки Ванька Зноев, а еще через день пастушата нашли его в березовом перелеске, неподалеку от «Под-вязья»: распухший и воняющий труп его был весь облеплен синими, точно металлическими мухами, а голова была разрублена с затылка чуть не надвое. Следствие установило, что последнюю ночь он провел у Аришки в Оферове. Аришку схватили и всячески допрашивали, но она упрямо твердила, что знать она ничего не знает и ведать не ведает, и плакала, что все ее обижают… А еще через несколько дней у моста чрез Окшу слетел под откос целый поезд с пушками и всяким воинским припасом. Следствие без труда установило, что рельсы были развинчены и разведены. Соседняя с местом катастрофы деревенька Иваньково, которая подписалась, сама не зная как, под каторжную девку Марью Спиридонову, была поэтому красной гвардией и латышами выжжена дотла, а в городе, в старом архиерейском саду, напоенном веселым весенним солнцем и ароматом ландышей, были расстреляны как враги народа: старенький учитель истории из гимназии, молодой розовый, только недавно женившийся студент-технолог, отставной, распухший не то от водянки, не то от голода генерал, игумения Княжого монастыря мать Таисия, не пожелавшая сказать большевикам, где находятся монастырские капиталы, и Митрич, который упорно твердил, что социализм — это только глупое суеверие и что все спасение в едином налоге…

Своему смертному приговору Митрич не поверил: если нельзя причинять страдание телятам, чтобы получить от них оспенную вакцину, то точно так же нельзя причинять их и ему, Митричу. И когда ражий детина с модно подбритым затылком повел его в подвал, на грязной лестнице Митрич усмехнулся и пожал плечами:

— Эти ваши смертные приговоры… Разве это доказательство? Если это и доказательство, то прежде всего вашей слабости…

— А вот вы против социализма, товарищ… — сказал развязно ражий детина. — Чего же предлагаете нам вы? В чем смысел этого налога вашего?

— Основная мысль этой великой реформы в том, — останавливаясь среди удушливо пахнущего чем-то подвала, сказал Митрич, уставив на парня свои голубые глаза, — что каждый человек является хозяином всей земли и всех богатств ее, но своим трудом, энергией, изобретательностью он свою долю в этом общем богатстве может безгранично увеличивать… Это учение развязывает волю личности, тогда как ваш социализм сковывает человека по рукам и по ногам… И…

Сзади незаметно подошел к нему другой детина, послушал минуту и, быстро подняв тяжелый браунинг, выстрелил ему в голову. Митрич удивился, взмахнул руками и упал на липкий грязный пол… Ражий детина, зевая, лениво пошел наверх…

XV В ЛЕДЯНОЙ СТЕПИ

Мутно-белая, ревущая бешеным бураном степь. В бушующей мгле медленно бредут голодные, холодные, почти безоружные люди: и совсем зеленая молодежь, юнкера, студенты, гимназисты, девушки, и дряхлые старики, и офицеры, и члены Государственной Думы, и помещики, и журналисты, все те, которые вслед за старым Алексеевым и Корниловым под натиском красных вышли из Ростова, только бы спастись от верной смерти, только бы не подчиниться тому, что представлялось им невероятным позором: власти красных. Всех их было около двух тысяч человек, и было у них две пушки и несколько сотснарядов, а в качестве санитарного оборудования было у них две сестры милосердия, фунт гигроскопической ваты и десять аршин марли. Продовольствия почти не было — вся надежда была на степные станицы…

В неравных боях с ловившими их со всех сторон красными они докатились до Кубани, где к ним пристали небольшие отряды казаков, которых красные уже успели своими безобразиями вывести из терпения. Чтобы отдохнуть, подлечить своих раненых, они попытались взять Екатеринодар, но их отбили, и вот снова ушли они в бескрайние степи только потому, что куда-нибудь идти надо было…

И вот они шли в вое ледяной бури, в угрюмых сумерках, эти белые, снежные, молчаливые статуи. Измученные бесконечной гоньбой и бескормицей, обледеневшие лошади из последних сил тащат подводы с промерзшими до костей ранеными и умирающими, отбывая таким образом свою долю мирового страдания, о смысле и цели которого они знают так же мало, как и те, которых они везут… И идут ледяные статуи эти, борясь с бешеными порывами бурана, и идут, идут медленно, торжественно, точно на своих собственных похоронах…