Распутин. Три демона последнего святого

«Несчастном, но честном» наводит на определенные размышления, особенно вкупе с тем, что назначенное было сенатское расследование действий (правильнее было бы сказать — «бездействия») Курлова и Спиридовича прекратили по личному распоряжению императора.

Одни считали, что «Богров — террорист-одиночка, революционер, которого бессилие революционных партий, общественная инертность и апатия и до нестерпимости душная послереволюционная моральная атмосфера, пресыщенная миазмами санинщины, порнографии, предательства и провокации — толкнули на путь, казалось, единственно доступный одинокому борцу, мечтающему разрядить эту застоявшуюся атмосферу благодетельным ударом», и провозглашали ему вечную память.

По мнению других, Богров был провокатором, «после разоблачения вместо самоубийства кончивший убийством Столыпина».

В газете «Знамя Труда», центральном органе партии эсеров (сокращенное от «социалисты-революционеры»), после убийства Столыпина появилась заметка, в которой говорилось: «Киевская группа П. С.-Р. (партии социалистов-революционеров. — А. Ш.) издала прокламацию по поводу убийства Столыпина. Выяснив роль Столыпина и отметив холопское отношение к акту его убийства со стороны либеральной печати, прокламация заканчивается так: „Кто бы ни был Богров, продукт ли Столыпинской провокации или орудие организованного революционного террора, мы, с. р. — ы, горячо приветствуем убийство Столыпина, как событие, имеющее крупное агитационное значение, как удар, внесший растерянность в правящие сферы, и как акт политической мести „рыцарю“ виселицы и погромов“, однако в том же номере Центральный комитет партии социалистов-революционеров поспешил заявить: „Ввиду появившихся во всех почти русских газетах известий о причастности партии соц. — революционеров к делу Дм. Богрова Центральный Комитет П. С. — Р.-ов заявляет: ни Ц. К-т, ни какие либо местные партийные организации не принимали никакого участия в деле Дм. Богрова“».

Либеральное «Русское Слово» писало: «Безумие. Покушение на убийство П. А. Столыпина с любой точки зрения является актом безумия, стоящим за пределами здравого смысла».

Это смотря для кого. Императору смерть ненавистного премьера пришлась весьма кстати.

Несколько слов о самом Богрове. Родился он в 1887 году в семье богатого киевского адвоката и домовладельца, состояние которого оценивалось чуть ли не в полмиллиона рублей (огромная по тем временам сумма). По окончании гимназии в июне 1905 года Дмитрий поступил на юридический факультет Киевского университета, но уже в сентябре того же года из опасения грядущих погромов отправился продолжать образование в Мюнхен.

В декабре 1906 года Богров вернулся в Киев, а в следующем году был уличен властями в революционной деятельности. Осенью 1908 года он впервые был арестован, но почти сразу же вышел на волю. Свобода его была полной, он даже неоднократно выезжал за границу. Окончив университет в феврале 1910 года, Богров начал заниматься адвокатурой в качестве помощника присяжного поверенного Гольденвейзера.

Вполне обычная жизнь юноши из приличного семейства, оступившегося было по молодости лет, и совершенно неожиданный, трагический конец этой обычной жизни…

Владимир Богров, брат Дмитрия, показывал в августе 1917 года на допросе в не раз упоминавшейся здесь Чрезвычайной следственной комиссии: «О знакомстве брата с Кулябко (начальником Киевского охранного отделения. — А. Ш.) в то время мне ничего не было известно, но для меня не может быть никакого сомнения в том, что сношения его с охранным отделением могли быть им предприняты только с чисто революционной целью. Никаких иных мотивов у брата моего быть не могло. Им не могли руководить корыстные побуждения, так как отец мой человек весьма состоятельный, при этом щедрый не только по отношению к родным и близким, но и по отношению к совершенно чужим людям, всегда обращающимся к нему за помощью, и конечно, Кулябко не мог бы соблазнить брата 50–100 рублями. Тем более по отношению к брату, убеждений которого отец всегда так опасался, он готов был пойти на какие угодно расходы и материальные жертвы, чтобы удержать брата от революционной деятельности, и, как я указывал, даже тщетно пытался удержать его за границей. Кроме того, брат мой жил сравнительно скромно, а потому не испытывал нужды в деньгах, и бюджет его, как студента, не выходил за пределы 50–75 рублей в месяц. Лучшим подтверждением этого служит то, что после смерти его не осталось никаких долгов, никаких векселей или иных обязательств, им выданных. Не могло также побудить моего брата к вступлению в сношения с Кулябко какое-либо давление или принуждение со стороны Кулябко…»