Пуришкевич утверждал, что яд Феликсу дал как раз Маклаков. Тот, пребывая в эмиграции, поначалу от этого отпирался - мол, кистень дал, не отрицаю, консультацию тоже давал, а вот цианистого калия в глаза не видел. Правда, чуть позже, должно быть, решив сшибить немного денег на сенсационных мемуарах, Маклаков утверждал, что давал все же - но не цианистый калий, а порошок безобидного аспирина.
Откровенная брехня. Доктор Лазоверт был медиком квалифицированным, и подобное фуфло определил бы без труда. Я консультировался у фармацевтов: специалист цианистый калий от аспирина отличит так же быстро и легко, как мы с вами - сахар от перца.
Бывший директор Департамента полиции Васильев в своих написанных в эмиграции мемуарах полагал, что доктор Лазоверт, вспомнив, должно быть, о клятве Гиппократа, заменил яд каким-то безобидным порошком, быть может, тем же аспирином. Версия, вообше-то, имеющая право на жизнь: из пятерки один Лазоверт был специалистом, остальные наверняка раньше цианистого калия в жизни не видели и вряд ли отличили бы его от какой-нибудь безобидной соды…
Однако версию о подмене решительно опровергал успевший написать свои «Записки» великий князь Николай Михайлович, хотя и не медик, но цветовод-любитель, имевший большой опыт работы с цианидом (для чего-то он в цветоводстве использовался, видимо, от каких-нибудь тлей). Он свидетельствовал: «Тот же раствор яда был дан большой старой собаке, которая тут же околела, проглотив его. Вероятнее всею, отсутствие быстрого эффекта от действия цианистого калия было связано с технической ошибкой при его разведении: раствор был слаб и, конечно, произвел бы действие, но позже».
Эти строки моментально вызывают законный вопрос: а откуда вообще великий князь знал, что раствор предварительно пробовали на собаке?
Основания для таких подозрений имеются веские. Николай Михайлович, ненавистник Распутина и «германофилов», в своем дневнике оставил примечательные строки: «Снова у меня мелькают замыслы убийств, не вполне еще определенные, но логически необходимые, иначе может быть хуже, чем было… а с отъездом Пуришкевича я других исполнителей не вижу и не знаю». И не кто иной, как Николай Михайлович, засветился в «перевороте генерала Крымова» - не зря, когда после убийства Распутина виновных высылали куда подальше, царь особым указом предписал и Николаю Михайловичу немедленно отбыть в свое имение… А это событие, как ныне говорится, знаковое: подобная «ссылка в имение» - признак высочайшей немилости и серьезных прегрешений…
Но главное не в этом. Главное в том, что Распутин… никогда не ел сладкого! Никаких сластей - ни конфет, ни пирожных, ни прочих кондитерских изысков.
Следовательно, Юсупов, расписывавший, как Распутин за обе щеки уплетал начиненные отравой пирожные-птифуры… Ну, не будем употреблять вульгарное «брешет»: как-никак князь, муж племянницы императора. Скажем деликатнее, со всем нашим политесом: сообщаемые его сиятельством сведения имеют очень мало общего с правдой. Точнее, совсем ничего общего.
Ну а поскольку г-н Пуришкевич далеко не столь знатен и блестящ по своему происхождению, с ним можно и попроще. Брешет г-н Пуришкевич, как сивый мерин, описывая свою героическую погоню за убегающим монстром по заснеженному двору и свои меткие выстрелы…
Вот его воспоминания: «Я бросился за ним вдогонку и выстрелил. В ночной тишине чрезвычайно громкий звук моего револьвера пронесся в воздухе — промах. Распутин поддал ходу; я выстрелил вторично на бегу и… опять промахнулся. Распутин подбегал уже к воротам, тогда я остановился, изо всех сил укусил себя за кисть левой руки, чтобы заставить себя сосредоточиться, и выстрелом (в третий раз) попал ему в спину. Он остановился, тогда я, уже тщательно прицелившись, стоя на том же месте, дал четвертый выстрел, попавший ему, как кажется, в голову, ибо он снопом упал ничком в снег и задергал головой…»