Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

И говорит мне Хвост: «Святой Отец, мы тебе вот как служить готовы, только одно дело помни, што и для тебя и для дела и для нас надо… штобы чужой глаз не видал нас вместях». Так… «А посему будет у тебя одна барынька, которая всяко твое желание к нам принесет…»

Ну, подсунул мне эту Воблу Червинскую. Баба — черта хитрее. Ладно, думаю. Пущай. Вобла будет заместо почтальона.

«Только, — говорю я Хвосту, — я и тебя и яво (Белецкого) насквозь вижу. С горя беру. Ну и Вобла будет только по пустякам, а как ежели мне всерьез чего понадобится… то сам крикну». — «Не беспокойсь, — грит, — сразу заявимся…»

Опосля, уже перед тем как разстаться, говорит мне Хвост: «Г. Е., хватит ли тебе на твои расходы по 1500 руб.?» — «Ладно, — говорю. — Ежели не хватит, то я знаю, где ключ от казны спрятан». Ухмыльнулся. «Я, — грит, — не об этом!» — «А коли не об том, то и говорить не о чем». На том и расстались. <…>

Сказал Аннушке, штоб написали в ставку Папе такое: убрать Климовича32, так как он, хоча и вхож ко мне, похуже лютаго ворога. Ходит затем, штобы подглядывать да подсматривать. А главное, тем плох, што носит вести на половину Старухи33.

Ну вот. Значит, штоб написать об этом Папе. А как только Климовича уберут, — Хвост сам за ним подастся. Потому это пора. А как нам неудобно сразу убирать и министра, и его товарища, то начать надо с Климовича. А потом и Хвоста. Мама написала.

Еще велел написать Папе, штобы до моего сказу никого замест Хвоста не назначать. А я должен тут померковать об одном человечке. Вот. Окромя того, што велел написать, еще наказал Н. П. [Саблину]34, штобы он на словах передал Папе, што хоча я тут и гляжу за всем, но што бунты со дня на день могут начаться. Што необходимо иметь свой глаз за Думой, котора не только не может успокоить народ, а еще подливает масла на огонь. Вот.

Што особенно ненадежный Гучков35, он все сбивает Толстопузаго — взять над Папой што-то на манер опеки. А посему, чем скорей убрать Климовича и Хвоста… тем и лучше, потому што эти дружки все с Думой шушукаются. И еще, штоб ждать с назначением новаго, штобы не нажить новую беду. Ведь Папу все надо за хвост отдернуть, потому там компания теплая. Науськают. Подставят свово, и тогда выталкивай. Этот старый немец Фредерикс36 хоча и говорит: «Я этим делом не нуждаюсь, людей не назначаю, мне только дорог покой Папы», а все врет. Ежели не сам от себя, так чрез зятька все нос сует. Особенно ежели узнает, што како распоряжение отсель от меня чрез Маму. Тут и советчики, и дружки…

Потому ежели уж очень крупну перемену надо, то либо Маме к Яму, либо Папу сюда, хоча на пару деньков требовать надо. Тут еще легче. Соскучившись по Маме, так ужо все Ей уступочку сделает.

Вот я все требую чрез Н. П. [Саблина], а полнаго у меня к яму доверия нету. Не знаю, для чего парень старается. Мама к яму всем сердцем… А он? Кто ж яго знает? И у яго одна голова на плечах. Стоит не токмо меж мужем и женой, а меж Царицей и Царем… Дело тонкое. Легче по канату над ямой итти, чем так-то!37

Как же такому доверить? У яво совесть куцая и дорожка с проулочками. Вот!

Калинин

Вот прислали мне нового человека. Говорят, этот уже спасет Рассею. Поглядел на него… и думаю — бошкавитый. Только все же с дудочкой. В голове дудочка… Мне его Бадьма прислал. А он, известное дело, посылает из своей лавочки38.

Коли с ним в дружбе, значит он яво лечил. А он только и лечит, ежили в голове дудочка… К яму идут… и лечит, стервец… Здорово лечит.

Вот пришел он и говорит: «И я, и ты, Г. Е., — одна у нас болесть — спасти Рассею надо. А как ее, болезную, спасти, коли погибает она от голода, от бестолочи, от того, что у Папы в голове сквозные ветры… И еще, — говорит, — от одной беды». — «От какой?» — говорю, а сам колю глазами…

Побледнел, затрясся… одначе сказал: «И еще погибает Россея оттого, что Матушку-Царицу не всегда слушают…» Сказал, передохнул… Соврал, не подавился…39

«Ладно, — говорю, — от того ли, от другого… одначе, какое твое лекарствие будет?»

«А вот, — говорит, — лекарствие мое какое: я да ты… ты да я!.. У меня знание, ученость, у тебя — сила… Что я приду, спою — ты пущай в дело… Моя машина, твой пар!»

«Ладно! — говорю, — только ежели што, взорву машинку… в щепы разнесу!..» — «Так вот, — говорит, — опрежь всего кое-кого убрать надо, штобы палок в колеса не ставил». — «Уберем!»

Ну и стал я убирать

Надо было начать с Трепова40. Я знал, что он Калинину — нож в глотку. Он хоча открыто не говорил об этом, но я уже знал… Вот.

Еще знал, что все же надо будет Трепова поддержать.

Вот приезжает Калинин и говорит: «Уже меж нас решено, што я да ты, ты да я, а дале никого близко к нам не пущать! Так вот, — говорит, — ты знаешь ли, кого нам боле всего бояться надо?»

«Ну, кого?»

«Вот кого — правых… Всяких Пуришкевичей и Замысловских?»41

«Что так?» — спрашиваю.