Распутник

Было когда-то время, когда сатир Рочестера по меньшей мере побаивались. Даже друзьям от него, случалось, перепадало. Он показал свою эпоху в зеркале — грязноватом, но тем не менее достаточно честном. Ненависть, питаемая им, далеко не всегда носила личный характер и не обязательно сосредотачивалась на таких людях, как Малгрейв или Скроуп. И он неподдельно изумлялся, обнаруживая, какое возмущение вызывают его стихи «у бесчисленных глупцов, которых его собственное острословье превратило в его заклятых врагов», по свидетельству Этериджа. Сэвил написал Рочестеру о том, в какое негодование пришла герцогиня Портсмут, а тот, ничуть не кривя душой, ответил: «Господом Богом клянусь, я не оскорбил ее мыслью, словом или делом, я не задел ее чувства и не указал на какой-нибудь присущий ей изъян. Во всем этом я повинен ничуть не в большей мере, чем и в измене престолу или подготовке вооруженного мятежа». Принося эту клятву, он явно забыл о «Зеркальце герцогини Портсмут»:

Я вижу, как Вы, встав с горшка,
У венценосного дружка
Пред этим побывав на ложе,
Глядитесь в зеркальце… И что же?
Следы любви, печать интриг…
«Скорей подайте мне парик!
Несите пудру и румяна,
Иначе буду нежеланна!»

Перечисление всех, кто с негодованием узнал себя в грязноватом зеркале Рочестера, заняло бы целую страницу: тут тебе и «мужлан Вилье», и «паршивый Полтни», и «быкомордый Карр», и «цветочек Хантингтон», и «грязнуля Нелли», и «мудила Фрэнк», и «грабитель Сеттл», и (издевательски) «наш набожно-невинный Карл Второй»; лица перетекают одно в другое и расползаются, сливаясь в общую анонимную массу (или маску) — мир XVII века:

Преобладающими человеческими типами на нашем острове являются доносчики, нищие и бунтовщики, равно как и гибриды вышеперечисленных как по два, так и по три сразу, благодаря чему обеспечивается необходимое разнообразие; суетливые глупцы и трусливые рабы рождаются у людей такой породы и, на свой лад, преуспевают; хотя как раз рабов нынче стало меньше, чем когда-либо прежде. Из числа пороков постепенно идет на убыль только лицемерие — мерзавцы перестают притворяться немерзавцами, а женщины не отрицают уже того, что все они шлюхи.

То же настроение доминирует и в поздних стихах Рочестера:

Будь я особым даром наделен,
Известным с незапамятных времен,
Свободно принимать любую стать
И жизнь в чужом обличье проживать,
Я стал бы обезьяной, мишкой, псом,
Стал тварью, обделенною умом,
Премного мнящим о себе самом!

Именно в эти последние месяцы жизни и было, вне всякого сомнения, написано одно из самых таинственных и прекрасных стихотворений Рочестера — «Ода Ничто»: «Ничто! Ты старше самой черной тени». В этой оде выплеснулась накопленная поэтом ненависть к миру.

Ничто, ты там, где в ложь глупцы рядятся,
Твои меньшие мерзостные братцы,
Когда своею мудростью гордятся.

Ум галла, честь голландца, датский раж,
Шотландская учтивость, наш кураж —
Твоя, Ничто, насмешливая блажь.

Твои, Ничто, и милость сюзерена,
И девка, предающая мгновенно;
Ты бездна, ты пучина, ты геенна.

Ненависть Рочестера достигла предела — и в тот же самый год пришел конец глубочайшей сексуальной привязанности поэта, предметом которой была Элизабет Барри.

VII Элизабет Барри