Распутник

Труднее понять, чем король был обязан Рочестеру, понять, что именно заставило Карла так долго терпеть совершенно неподобающее отношение к собственной августейшей особе. Не исключено, что единственным объяснением следует признать бесконечный цинизм самого монарха. Тот цинизм, о котором пишет Бернет:

Ни одного мужчину он не считал честным человеком, ни одну женщину — порядочной по природе своей; если же они порой и проявляли соответствующие душевные качества, то причиной тому были, на его взгляд, недостаток темперамента или тщеславие. Никто, полагал король, не служит ему по зову сердца, и поэтому он считал себя обязанным расплатиться с миром той же монетой и не любил людей в той же мере, в какой, как ему казалось, люди не любили его.

Расплатиться с миром той же монетой — так мог бы выразиться, имея в виду себя, и Рочестер, — однако здесь имелось одно существенное различие. Рочестер оставался идеалистом. Он ценил и любил в других людях высокую мораль, которой не хватало ему самому; важно было для него и идеальное устроение государства, а вот Карл в этот идеал никак не вписывался.

Лишь изредка на наших глазах вспыхивают искры симпатии поэта к Карлу Стюарту как к человеку, который любил музыку и был способен оценить хорошую шутку. «Лучшим подарком на сегодня, — написал Рочестер Сэвилу, — будет податель сего письма; я прошу тебя позаботиться, чтобы король в свободную минуту непременно послушал, как он поет, потому что королю наверняка понравятся его песни». И действительно, как сообщает Сэвил, Карл «выслушал новые сочинения Пезибля с превеликим удовольствием, равно как и твои комплименты, переданные ему через меня, хотя, по-моему, скучает он не столько по твоим приветам, сколько по твоему обществу». Бернет выразился несколько иначе: «Король любил общаться с Рочестером, потому что скучать в такой компании ему не случалось, но самого Рочестера не любил. И эта неприязнь была взаимной; Рочестер отомстил королю множеством эпиграмм».

Современники нередко страдают куриной слепотой. Рочестер был для Карла сводником (по его собственному утверждению) и шутом, но трудно поверить в то, что они не испытывали друг к другу определенной симпатии. Рочестер не только дерзил королю, но и, бывало, заступался за него, как в случае со знаменитой «преждевременной эпитафией»:

Умер великий король, умер трижды великий обманщик;
Гадостей не говорил и не делал не гадостей он,

на которую он возразил как бы от имени самого Карла: «Лишь за слова отвечаю; дела совершают министры». Еще один случай подобного — скорее лестного королю, чем оскорбительного для него — шутовства описан Хирном.

«Король Карл II, герцог Йорк, герцог Монмут, Лорендайн и лейб-медик Фрезье, собравшись вместе, были по требованию короля описаны также присутствующим Рочестером в шутливом экспромте:

Монмут — ключарь дворцовых тайн,
Неотразимый Лорендайн,
Фрезье — святой целитель,
А также тут как тут
Сам Йорк — придворный шут,
И мудрый наш правитель».

Из цикла «Лондон и Вестминстер»[41]

Смысл шутки Хирн раскрывает в подстрочных примечаниях, согласно которым Монмут был «круглым идиотом», Лорендайн — «уродцем и калекой», Фрезье — «явным шарлатаном», герцог Йорк «отличался всегдашней угрюмостью», а король — «небрежением делами государства». А в фольклорной антологии XVIII века находим стишок, приписываемый Рочестеру. В нем и впрямь есть нечто простонародное; Рочестер из Эддербери умел писать и так:

Подпись под портретом короля Карла II:

Джон Робертс я, мастеровой,
А перед вами мой герой —
Хозяин моего хозяина
Король английский Карл Второй.

В книге, озаглавленной «Письма Уоллера Сент-Эвремону», описана сценка, в которой остроумие Рочестера искрится максимальным для такого желчного человека дружелюбием, побуждая Карла Стюарта перейти от усталой ярости к бесшабашному веселью. Конечно, аутентичность писем Уоллера более чем сомнительна, однако это далеко не обязательно означает, что история выдумана от начала до конца; в иных словечках и целых предложениях чувствуется самый настоящий Рочестер.