Распутник

– Ничто не сравнится с ощущениями от того, как совершенно незнакомый человек тычет тебе во внутренности увеличительным стеклом. – Сестра вздохнула, как мне показалось, с неподдельной тоской. Черт, они с ее мужем Киллианом те еще извращенцы. – Все в порядке по этой части?

Я слышала, как мой племянник Астор издавал звуки взрывов на заднем плане. Ему нравилось представлять, как все взрывается, пока он играл в «Лего». Этот мальчуган уже на девяносто девять процентов превращался в тирана, и я всячески это поддерживала. Его тетушке нужны новые точки соприкосновения с людьми, а племянник-диктатор – отличная тема для разговора.

– Для женщины, которая страдает от переработок и недоплаты, моя вагина в безупречном состоянии. – Я водрузила дизайнерские солнцезащитные очки на переносицу и зашагала через дорогу. – Тебе что-нибудь нужно?

Мы с сестрой разговаривали как минимум по четыре раза в день, но обычно она не спрашивала, где я. Может, хотела, чтобы я посидела с Астором. Теперь, когда у нее родился малыш Куинн – самый красивый карапуз на свете, – ей часто требовалась помощь.

– Нет. Мама приедет посидеть с детьми. Киллиан ведет меня на свидание. Первое с тех пор, как родился Куинн. Просто у меня возникло странное желание позвонить тебе и убедиться, что все хорошо. Не знаю, что на меня нашло, – сокрушалась моя милая, чуткая сестра.

Персефона «Перси» Фитцпатрик была полной моей противоположностью – романтиком, матерью и сторонницей правил.

О, а еще женой богатейшего человека Америки. Подумаешь.

Я остановилась и уперлась рукой в кирпичную стену. Салем-стрит, усеянная пекарнями, красочными кафе и цветами в подвесных корзинах, раскинулась передо мной во всей своей летней красе.

– Нет, Перс. Ты совершенно права. Мне нужно было услышать твой голос.

Слух наполнило неловкое молчание. Когда Перси поняла, что я не стану пояснять, почему же мне нужно было его услышать, она спросила:

– Я могу что-нибудь для тебя сделать, Белль? Хоть что-то?

Можешь родить за меня ребенка?

Можешь вылечить мою матку?

Можешь стереть прошлое, которое так основательно меня сгубило, что я больше не могу доверять ничему и никому, кроме самой себя?

– Мне достаточно слышать твой голос, – улыбнулась я.

– Люблю тебя, Белль.

– А я тебя, Перс.

Я убрала телефон обратно в сумку, беззаботно улыбаясь, будто все в полном порядке.

А потом… потом я почувствовала, как щеки стали мокрыми от неистовых, неудержимых слез.

Неужели я расплакалась посреди оживленной улицы? Да, так оно и было.

Вернее сказать, разрыдалась. Задыхалась от слез – тоже подходящее описание. Мои слезы были горькими, горячими и полными жалости к себе и нового всплеска гнева. От чувства несправедливости перехватило дыхание. Почему так происходит? Почему со мной? Я не плохой человек.

Напротив, очень даже классный.

Я жертвовала на благотворительность, нянчилась с детьми моих подруг и всегда покупала печенье у девчонок-скаутов. Даже песочное с лимонной глазурью, которое (давайте признаем) настолько отвратительное, что его стоит запретить во всех пятидесяти штатах.

Почему для меня рождение ребенка окажется труднее (если вообще возможно), в то время как все вокруг залетали, стоило их мужьям попросить передать им соль?

Подавленная, встревоженная и сбитая с толку, я поплелась прямиком в храм.

Нет, не тот, в котором возносят молитвы. А в бар под названием «Храм».

Возможно, напиваться средь бела дня – не самый умный поступок, но он точно приносил утешение. К тому же мне нужно подготовиться к сегодняшней вечеринке. А я сегодня непременно пойду тусоваться.

Я открыла дверь, вошла в бар и заказала бокал любой выпивки, которая позволит мне моментально напиться.

– Сейчас подам «Афтершок»[5] и бокал вина, – бармен поприветствовал меня, закинул на плечо салфетку и достал из посудомоечной машины наполненный паром стакан.

Я опустилась на барный стул и стала разминать виски́, пытаясь осмыслить новое реальное положение моих дел. Либо я заведу ребенка прямо сейчас, либо никогда.

Туристы и представители свободных профессий отдыхали в зеленых деревянных кабинках, наслаждаясь пинтами «Гиннесса», тушеными колбасками с картофелем и ирландским рагу.

Из колонок звучали радостные и полные веселья ирландские народные песни. Неужели мир не знал, что мне больно?

Заведение походило на настоящий ирландский паб с высокими декорированными потолками и пропитанными выпивкой стенами.

Бармен вернулся с моими напитками, пока я не успела неожиданно разрыдаться. Я не плакала с пяти или, может, шести лет и не собиралась без конца лить слезы после того, как узнала, что мне придется забеременеть в тридцать, не будучи финансово обеспеченной.

Я залпом выпила «Афтершок», жахнула стаканом по стойке и сразу же взялась за вино.

В поле зрения показался высокий темноволосый тип привлекательной наружности. Уперся локтем в барную стойку и наклонился ко мне:

– Ты, часом, не Эммабелль Пенроуз?