Читаем Распутник полностью

Распутник

Грэм Грин , Л. Дж. Шэн , Мэри Бэлоу , Сара Маклейн , Эрик-Эмманюэль Шмитт

Сэр Фрэнсис Фейн в стихах, посвященных Рочестеру — «На сообщение о болезни автора в Лондоне и об исцелении по переезде в деревню, предпринятом по указанию его светлости», — впадает в еще большее преувеличение:

…Проникнись наш прекрасный Альбион,Известий полный из заморских стран,Обычаем одним чужих племен,Чья родина — далекий Индостан,Тебе в твой смертный час пошли б вдогон —Нет, бросились бы толпы англичан,И в час твоих прекрасных похорон,Самосожженьем общим озарен,Друзей и слуг блаженный караванНа мили растянулся б… Лондон весьИ сам король (он тоже был бы здесь)Посмертное б общенье предпочлиУнылой жизни от тебя вдали.

Натаниэл Ли, поэт куда более многообещающий, посвятил Рочестеру в 1675 году трагедию «Нерон». Ли закончил свои дни в сумасшедшем доме, куда его, по мнению сэра Сиднея Ли, завела беспутная жизнь в обществе Рочестера и других его покровителей, однако нет никаких доказательств того, что Рочестер как-то повлиял на этого поэта — ни в хорошую, ни в дурную сторону. Стихотворное посвящение к «Нерону» (достаточно краткое и, очевидно, преследующее цель заручиться поддержкой Рочестера против шиканья в партере) — едва ли не единственное свидетельство каких бы то ни было взаимоотношений между ними. К тому же покровительство Рочестера носило откровенно мимолетный характер, потому что всего три года спустя он писал о Ли в таких выражениях:

Когда ярится кроткий Сципион,А Ганнибал неистово влюблен,Мне хочется вернуть дурашку ЛиНаставникам, чтоб розгой посекли.

Это один из самых неудачных экспромтов Рочестера, и Ли, похоже, не затаил на него обиды. В «Принцессе Клевской», написанной уже после смерти Рочестера, Ли достаточно трогательно воспевает его под именем графа Розидора. Немур, встретившись с Видамом Шартрским, восклицает:

Немур:

Печальны вы, милорд. Прошу сюда!Вино и девки есть для вас всегда!А при дворе, видать, стряслась беда?

Видам:

Оставь, Немур, не время для веселья.По свету желчь сплошная разлита.Хор старых дев — и тот гремит рыданьем,Угрозы девству общему лишась,И черной мглою скорбь одела землю.Живое воплощенье наслажденья,Граф Розидор скончался.

Немур:

Ну и ну!Сатирик и сатир наш стал скелетом.Должно быть, доконал его дебош.Но это точно?

Видам:

Да, я видел тело.Я видел уготованный червямПрах высшего величия в гробнице,Где королям покоиться, как нам.

Немур:

Давай тогда взгрустнем, но всё же выпьем!Великий Розидор — и вдруг мертвяк?И гложет плоть поникшую червяк,А ей не воспротивиться никак!

И Немур, перейдя на прозу, завершает не лишенный некоторой доли иронии панегирик:

Он был само остроумие и с таким искусством покрывал позолотой собственные неудачи, что нельзя было не полюбить даже его грехи. Своих острот он никогда не повторял, разве что в разговоре с разными собеседниками; его несовершенства были пленительны, а ораторский дар столь неотразим, что он был вынужден сознательно приглушать его наигранным заиканьем. Но ах, как омерзительны, как безвкусны, как смехотворно жалки те, кто пытается подражать ему на поэтическом поприще, обладая, может быть, и не худшим слогом, но будучи начисто лишены его ума и блеска!