Распутницы

— Не ожидала такого от Ленки.

— Никто не ожидал от неё такого.

— Может, она его любила? — Лизка достала из нагрудного кармана блузки пачку сигарет, неторопливо закурила.

Геннадию от сигаретного дыма стало муторно.

— Фу… Кого она любила?

— Кольку. Оттого и чик себе по венам. Он же всё равно узнает теперь.

— Всё равно… узнает.

— Пойдём отсюда, Гена. Не паникуй раньше срока. Время у нас ещё есть.

— Сколько? — Геннадий горько усмехнулся. — Час, два? Я не хоккеист. Это они, даже проигрывая ноль — пять, бьются до последнего.

— И правильно делают. А ты слюнтяй.

— Давай обзывайся.

В плохом настроении поехали обратно в управление. Геннадий, совершенно морально опустошенный, невзирая на протесты Одоевой, от вечернего допроса Игошина отказался и уехал домой. Поужинав через силу, он залёг на диван и смотрел в потолок. Мыслей не было. Обеспокоенная жена пыталась расспрашивать — Геннадий отвернулся к стене. Жена обиделась.

— Ты совесть-то поимей! — прокричала, глядя Геннадию в спину. — Свои проблемы с работы домой не тащи! У нас и так проблем некуда девать!

Геннадий вдруг резко обернулся. Подумалось, что Ондатр, узнав о самоубийстве Каузиной, может начать действовать совсем уж безбашенно. Спросил хрипло:

— Наташка где?

— В магазин её отправила, за хлебом.

— Давно?

— Да… Наверное, со своими придурками лясы точит.

Геннадий соскочил с дивана.

— Ты чего? — Жена не понимала его поведения.

Геннадий махнул на неё рукой, выбежал на балкон, торопливым взглядом обшарил пространство двора. Сердце сжало испугом. Рядом с подъездом стоял «мерседес», тот самый, на котором Геннадия вывозили на «беседу» с Ондатром. У открытой задней дверцы авто стоял тот самый урка, что первым сообщил страшную весть о «проколе» отца с Зией, он мило беседовал с млевшей от такого внимания Наташкой. Она прижимала к груди купленную булку хлеба, совершенно очарованная крутым меном из «мерседеса». Уркаган, заметив Геннадия на балконе, продолжал говорить Наташке любезности. Судя по радостному, самодовольному виду злодея, люди Ондатра ещё не были в курсе о гибели Каузиной. И всё равно Ондатр давил на Геннадия со всех сторон, ломая его волю, ускоряя освобождение Игошина.

— Наташка! — закричал Геннадий дочери. — Домой!

Дочь подняла голову, посмотрела на отца как на пустое место, опять заулыбалась приветливо уркагану.

— Наташа!

Никакой реакции.

В это время из второго подъезда дома появился изрядно выпивший Бонивур. Он сразу же громко возмутился:

— Наташка! Оглохла?! Отец домой зовёт!

Разозлённая Наташка, кивнув на прощание урке, скрылась в подъезде. Уркаган, не убирая с лица масленой улыбки, посмотрел на Геннадия, помахал ему рукой: мол, помни, следак, ты везде под колпаком, везде у тебя оголённые тылы, куда очень легко нанести жестокий удар.

— Эй, ты! — дерзко выкрикнул уркагану Бонивур. Видимо, сейчас он пребывал в образе Полковника и никого не боялся, а сам пытался навести страх. — Ты что к детям пристаешь? А? Ты!

Уркаган, сразу сняв с лица улыбку, сузил глаза, смерил Бонивура презрительным взглядом, потом сплюнул в его сторону сквозь зубы и сел в машину, захлопнув дверцу. «Мерседес» медленно покатил прочь со двора.

«Гады такие!» — подумал Геннадий, возвращаясь с балкона в комнату. Нет, он не выберется из трясины, она засасывает его глубже и глубже. Он снова рухнул на диван, отвернувшись к стене. Делать какие-то внушения Наташке не хотелось, было противно.

Лизка, связавшись с прокурором, опираясь на показания Окунева, испросила санкцию на задержание Гордея, заверив, что суд выдаст разрешение на арест за полминуты. Она намекала на желательность задержания самого Ондатра и обыска на бандитской вилле, но этот номер не прошёл. Но Лизка не отчаивалась. Она направила представление в оперативный отдел, чтобы Гордея быстро выследили и тихонько задержали, а сама собиралась вновь приняться за сопливого Окунева — требовалось выспросить о тёмных делишках банды Ондатра, и Окунев мог слышать о гибели Костика — сутенёра Нуретовой, но бравые оперативники сообщили, что имеют информацию о лежбище Гордея, и Лиза поехала на задержание вместе со спецгруппой.

— Лизок, ты зачем с нами? — приставали оперативники. — Сидела бы себе в кабинете, комбинировала… Гордей на подъём тяжелый, за ним гоняться по дворам не надо.

— Надоели кабинеты, действия хочу.

— Так бросай следачить, иди к нам — в опера.

— Предложение заманчивое. Подумаю на досуге.

Две «оперативные таратайки» (уазики с брезентовой крышей двухтысячного года выпуска) приехали в пригород — вокруг была грязь, коровьи лепёшки, заросли бурьяна и серые дощатые заборы. Дома — старые, маленькие, обшитые крашеной доской, с расписными ставнями.

— Подсолнухов не хватает, — сказала Лизка, выходя из уазика.

— Подсолнухи имеются — в огороде.

Двое оперативников, в спортивных костюмах, кроссовках, шлемах и легких бронежилетах, с короткими автоматами в руках, резко перескочили через забор и, прячась в зарослях высокой травы, двинулись к окнам. Собака не лаяла.

— Странно, — удивился командир группы и громко забарабанил в калитку кулаком. — Эй, хозяева! Открывай!