Распылитель Пухольского

А это означало… Что это означало, Богоробов сформулировать не мог. Вернее, мог, но уж больно страшно звучали слова «контрреволюционный заговор».

— Эй, студент! — негромко окликнул комендант Пухольского. Тот отмахнулся, продолжая тыкать пальцем в планшетку и что-то рассматривать на ней. — Раз уж я тебе всё, как на духу, то может, и ты мне объяснишь, что происходит? Откуда ты знаешь, когда я умру, зачем ты нам свою аппаратину вместо верных трехлинеек подсунул, зачем бывшим студентом прикидывался?

— Надо было тебя сразу обратно отправить, — задумчиво пробормотал Пухольский и поморщился. — Только ты ведь сдуру снова в распылитель полезешь. Или к начальству с докладом побежишь. Так ведь?

Богоробов подумал и кивнул.

— Вот видишь. А это значит, что сектор пять-восемнадцать прикрыть придется. И возиться потом с корректировкой, утечку информации ликвидировать. А нам нужно, чтобы до пятнадцатого мая следующего года все на твоем пункте оставалось, как есть. Нужно ещё две с половиной тысячи человек переправить.

— Так я и думал, — с удовлетворением произнес комендант. — Шпион ты! Контра недобитая! Смастерил машинку, и рад-радехонек, что чекистов обманул и буржуев от революционного возмездия уберег.

— Не одних буржуев, — пожал плечами Пухольский. — Вон ребята с третьей станции сейчас принимают людей, расстрелянных деникинцами.

— Но тогда зачем?

— Не зачем, а почему, — отрезал Пухольский. — Думаешь, светлое будущее, за которое вы так рьяно боролись, становилось светлее оттого, что сотни тысяч, миллионы людей в муках погибали? Вы истребляли друг друга во имя каких-то идеалов, а нам расхлёбывать пришлось. Каждое убийство, каждая казнь, каждая загубленная жизнь — черное пятно на ментальном поле планеты. Увечили, его, как могли. Хотя, что ты знаешь о ментальном поле… Короче, загнали вы нас в тупик.

— Кого это — вас? — злобно поинтересовался Богоробов, оглядываясь.

— Потомков! — одновременно с ним разозлился Пухольский. — Тех, кто после вас пришёл в мир, больной прошлой ненавистью и страданиями! Сколько всего ещё было и после вашего красного террора…

— Чего было?

— Узнаешь. Позже. Изменить прошлое нельзя. Вернее, изменить-то можно, но доказано — это ещё больше навредит будущему. Раз уж нельзя избежать массовых убийств в прошлом, мы спасаем тех, кто погиб.

— Всех? — Богоробов вспомнил порубленных белоказаками мальчишек из отряда Никольцева, расстрелянных рабочих в Самаре, и задумался.

— Да, всех. Без классовых и идеологических различий, без разделения на жертв и палачей. Вы думали, что ваши потомки будут жить, как у Христа за пазухой, яблони на Марсе разводить, а по выходным ко двору короля Артура на машине времени путешествовать. Нам же приходится практически все планетарные ресурсы направлять на спасение людей. Те же машины времени, — он махнул рукой в сторону торчашего посреди поляны распылителя. — Видел бы ты, какими наши миссионеры возвращаются из Бабьего Яра или Пирл-Харбора…

Пухольский замолчал, мрачно уставившись на одуванчик у своих ног. Вдалеке звенел детский смех.

Богоробов тоже молчал. Потом глухо спросил:

— Какой у вас нынче год?

И услышал в ответ: — Две тысячи четыреста шестьдесят третий.

— И коммунизма на Земле нет?

— Нет, и никогда не было. Ни на Земле, ни здесь.

— А это — не Земля? — Богоробов поднял глаза к небу, в синеве которого плыли забавные барашки облаков и летала то ли большая птица, то ли аэроплан.

— Это — Альтер-Земля, — коротко ответил Пухольский. — Альтер-Земля с альтер-историей.

— Понятно, — ответил Богоробов, хотя мало что понял. Впервые в жизни он вдруг ощутил, что у него есть сердце. Оно заныло, словно сдавленное чужими холодными пальцами, и стало медленно падать вниз. К горлу подступила тошнота. Пухольский посмотрел на него встревожено, но ничего не сказал. Помолчали.

— И что теперь будет? — наконец спросил Богоробов.

— Да то же, что и раньше. Вернешься в своё время, и всё пойдет по-прежнему.

— А если всё-таки Кривцову доложу?

— Кто тебе поверит? Решат, что после контузии галлюцинациями страдаешь, — Пухольский криво улыбнулся. — Был у нас случай… Впрочем, неважно.

Что-то тихо тренькнуло. Пухольский посмотрел на планшетку, нажал какую-то кнопку.

— Мне пора? — комендант старался, чтобы его голос звучал спокойно.

— Пора. Переход уже свободен.

Богоробов, сутулясь и хромая больше обычного, пошел к распылителю, чувствуя, как внутри вместо сердца гулко бухает пустота.

— И не дури там, — в голосе Пухольского не чувствовалось уверенности. — Тебе жить положено, товарищ Богоробов!

Когда комендант встал на черный кружок и закрыл глаза, то понял, что жить ему дальше абсолютно незачем. Хотелось исчезнуть, только не знать того, что ему пришлось узнать.

Подвал встретил его гулкой тишиной. На столе белел лист с исчерканным карандашом списком, значит, уже отправили сегодня очередную партию контры… Богоробов равнодушно пожал плечами и прямо из подвала вышел во двор. Посидел в кустах, тупо глядя на осыпающиеся жухлые листья. Не хотелось, чтобы его нашли тут, как бездомную собаку. Поэтому прошел в кабинет и достал верный маузер.