Рассекающий пенные гребни

Мальчик хотел ухватить черный шелк. Если успеет, если схватит – все станет хорошо! Он уйдет в сказку, и нынешняя страшная жизнь будет над ним уже не властна!.. Однако невесомая чернота со звездами скользнула между пальцев, как воздух…

9

Когда в бойницах засветилось утро, мальчика разбудили. Он сразу все вспомнил. Над ним стояли незнакомые сержант и солдат.

Солдат протянул чистую белую рубашку.

– Вот… надень. Так положено.

Полотно пахло свежестью.

Поверх рубашки мальчик хотел опять надеть свою синюю куртку с измызганными галунами, но сержант сказал:

– Не надо…

"Это чтобы меня лучше видели с той стороны", – догадался мальчик. Потом подумал: "Наверно, и Витька увидит…" И от этого появилась сладкая горечь.

– А медаль можешь прицепить. На рубашку, – сказал сержант. – Медали тебя не лишали.

Мальчик оторвал медаль от куртки и бросил в амбразуру. Медный кружок с трехцветной ленточкой и вензелем его императорского величества…

Было время, когда барабанщик Даниэль Дегар верил, что готов умереть за императора.

А теперь за кого он будет умирать? За Витьку. И за тех пленников, которым помог бежать… Ну, их-то мальчик почти не знал, а вот Витька… что же, это не какой-то незнакомый, чудовищно далекий император. Витька – он живой, настоящий, добрый. За него – ст о ит… Пусть он поживет на свете за себя и за Даниэля, пусть поплавает по морям, посмотрит на белый свет…

Теплая горечь нарастала в груди мальчика, намокли ресницы.

Вошел высокий длиннолицый священник (мальчик встречал его зимой в городке Тростевиле). Глядя мимо мальчика, священник сказал:

– Помолись, сын мой.

Мальчик ответил шепотом:

– Я ночью три раза прочитал "Патер ностер". Чего еще.

Священник положил ему на голову легкую ладонь, подержал немного.

– Тогда идем, сын мой… Господь милостив и дает нам надеяться до последнего мига…

Когда вышли, в мальчика весело ударило встающее солнце. Оно подымалось над развалинами, малиново-золотистое.

"Какое чистое", – подумал мальчик. Весь год солнце светило сквозь дым, но теперь дым развеялся, и мальчик впервые видел ясный восход.

Мальчика взяли за локти и заставили встать на высокий парапет. Далеко внизу было море – зеленая глубина под каменным отвесом. Погода стояла тихая, но все же у камней вода лениво ворочала космы бурых водорослей, ходила туда-сюда… А за бухтой был желтый берег со сплошной линией укреплений. Пустынный. Выжидательно притихший.

Все это мальчик видел недолго, его заставили повернуться – лицом к внутренней площадке бастиона.

Ух какие люди собрались здесь ради мальчишки! Сам маршал Тюлюппэ не поленился встать рано, пожаловал с адъютантами…

Двенадцать солдат морского десанта выстроились с ружьями недалеко от парапета. "Ну, правильно. Знакомых на это дело не поставят… Вот странно, я почему-то почти не боюсь…"

Один из адъютантов развернул очень белый лист и стал громко читать. Громко и… неслышно. Между ним и мальчиком как бы выросла прозрачная стенка и слова отскакивали от нее.

Потом адъютант что-то сказал караульному офицеру. Прозрачная стенка исчезла. Офицер с черной бородкой – тот, что вчера дал мальчику хлеб и помидор – отчетливо ответил адъютанту:

– Это не входит в мои обязанности, капитан!

– Под арест! – не то пролаял, не то прокашлял командующий императорской армией.

Офицер пожал плечами. Отцепил саблю, отдал адъютанту и пошел с каменной площадки.

Командир Второго Колониального полка (мальчик его почти не знал, тот появился недавно, вместо прежнего, раненного) официально шагнул к Тюлюппэ.

– Господин маршал, мы ждали от вас иного. Неужели вам чуждо всякое сострадание?

– Вы забываетесь, полковник!

– Прикажете и мне под арест?

– Если вы откажетесь командовать солдатами.

– В данном случае – безусловно. И надеюсь, что эта история скоро станет известна императору! – Полковник тоже отдал саблю адъютанту. И ушел вслед за командиром караула.

Мальчик наблюдал за происходящим со спокойным любопытством. Будто он – это не он. Будто во сне…

– Лейтенант! – пролаял Тюлюппэ.

– Я, мой маршал! – Лейтенант Бордо звякнул шпорами.

– Я поручаю эту миссию вам… капитан! И поторопитесь! Пора кончать! Не армия, а балаган!

Бордо встал у края шеренги.

– Солдаты! На-а прицел!

"Кажется, ведь должны завязать глаза? Черта с два! Не дам!"

Но про повязку, видимо, забыли.

Ружья поднялись. Медленно, вразнобой. Потом правофланговый усач нагнулся и положил ружье.

– Виноват, мой маршал. Я солдат, мой маршал, я не умею стрелять в ребятишек. Лучше уж прикажите встать рядом с ним…

"Вот это да", – подумал мальчик. И будто проснулся. В нем стремительно вырастала надежда.

Остальные солдаты тоже сложили перед собой ружья – как дрова.

– Вы все будете расстреляны по решению военного суда! За неповиновение и бунт!.. Кру-гом! На гауптвахту шагом марш! – В голосе Тюлюппэ прорезались петушиные ноты.

Солдаты повернулись – кто через левое, кто через правое плечо. И шеренга, ломаясь, ушла с площадки (гравий хрустел под сапогами). В спинах солдат был не страх, а облегчение.