Рассекающий пенные гребни

Владислав Евгеньевич легко встал, шагнул к стене, взялся за упакованный в бумагу квадрат. Тот был Оське до плеча. Они с Оськой (который ничего не понимал) поставили эту штуку на сиденье стула, прислонили к спинке. Стул пошатнулся от тяжести. Доктор дернул узел шпагата, рывком раскидал упаковку…

Оську ударило ветром. Хлестким, холодным. Прямо с холста.

На картине был шторм. Серые и сизые клочья туч летели из деревянной резной рамы, как из выбитого окна. Летела и пена – с гребней зеленых вздыбленных волн. Главная волна посреди картины была как гора. С ее скользкого склона мчался на зрителя трехмачтовый корабль. Ну, не точно на зрителя, чуть в сторону, потому что виден был лишь один борт. А еще – вздыбленная корма, перехлестнутая гребнями палуба.

Парусов – почти черных от сумрака и влаги – было немного. Один треугольник на носу, фор-марсель, нижний парус на грот-мачте да чуть заметная в брызгах и штормовом полусвете контр-бизань. Оно и понятно: в такую погоду лишние паруса – гибель.

На носовой палубе фрегата видна была фигурка моряка – наверно, капитана. В красном камзоле и ботфортах. Он стоял спиной к зрителю, почти грудью к ветру. Покачнулся, взмахнул руками и смотрел вверх: наверно, на фор-стеньге заело какую-то снасть. Шторм разметал волосы капитана, отнес в сторону шпагу на портупее…

– …Называется “С попутным штормом”, – услышал Оська. – Она, дорогой мой, восемнадцать лет провела в этом кабинете. Вместе со мной. А сегодня мы покидаем это уютное помещение, потому что уходим на пенсию. То есть я ухожу. А картину забираю с собой, поскольку она моя, так сказать, приватная собственность. Не совсем удобно лишать коллег возможности видеть это полотно, они к нему тоже привыкли, но я без картины, увы, не смогу…

Оська понял, что доктор говорит это не для него, а для Фаины Аркадьевны. И тот уловил Оськино понимание.

– Впрочем, это присказка, а сказка вот о чем. Знаешь, как называется вон та деталь рангоута?

Оська знал. Наклонный ствол, опутанный снастями и устремленный вперед назвался “бушприт”. Вернее, было даже три названия, поскольку ствол состоял из трех частей. Сам бушприт и его два продолжения – утл е гарь и бом-утлегарь.

Так Оська, слегка гордясь, и отрапортовал доктору.

– Ты явно сын моряка. Я прав?.. Ах, да! Капитан Чалка, который в Аргентине! Как я сразу не сообразил! Кстати, они вернулись?

– Пока нет… А при чем тут моя полоска?

– Смотри. Что под бушпритом?

– Фигура на форштевне. Только непонятно, какая.

Коричневая фигурка была обозначена двумя-тремя мазками. К тому же, виднелась она сквозь брызги и пену.

– Неважно, какая она. Главное – то, что перед ней. Вот… – доктор мизинцем чиркнул по полотну.

От конца (от нока!) бушприта к форштевню натянута была тугая цепь. С нее стекала вода.

– Это цепной ватер-штаг. Смотри, как он стоит. Прямо перед фигурой. У нее перед глазами. Будь фигура живой, она видела бы размытую полоску из пятнышек. А если ватер-штаг из троса – тогда сплошную…

Не по себе стало Оське. Жутковато. Словно дохнули на него другие пространства .

– Но я же… не деревянная фигура.

– Конечно, нет, голубчик. Конечно, нет… Но у тебя, видимо, богатое воображение. Ты невольно стал ощущать себя мальчиком Даниэлем, который мчится над волнами. Поэтому натянутый ватер-штаг всегда перед тобой. Неотъемлемая часть корабельной оснастки… Ты понял меня?

– Да… – шепотом сказал Оська.

Он понял не все.

“Ведь я же никогда не думал об этом… ватер-штаге. Даже не помнил, что он есть у кораблей… И полоска появилась, когда я еще не читал повестей Ховрина…”

“Но ты уже знал Даниэля”

“Ну и что?”

“Ты сам сказал: напоминание…”

“О чем?”

– …Так что здесь проблемы не для окулиста, – услышал он опять доктора. – Скорее уж для невропатолога. Но это, если полоска не исчезнет. А мне кажется, ты справишься с ней сам. Поменьше игры воображения, побольше игр на свежем воздухе… Хотя я понимаю: морская романтика отпускает свои жертвы неохотно. А ты ведь наверняка хочешь стать моряком. А?

– Не знаю… Наверно, морским журналистом. Чтобы плавать и писать обо всем…

– Тем более, тем более! Тем, кто пишет, воображение необходимо. Но надо держать его в узде!

“Но я же ничего не воображал! Оно само…”

– Ты меня понял, голубчик?

– Да… спасибо, Владислав Евгеньевич. Я пойду?

– До свидания. И помни, дорогой: побольше свежего воздуха, поменьше книжек о морских приключениях. По крайней мере, на ближайший месяц…

Он был очень хороший человек, этот старый доктор…

В коридоре Оську догнала Фаина Аркадьевна.

– Вот что… Ося. Если через неделю твоя полоска не исчезнет, зайди ко мне. Можно без записи. Я дам тебе направление к невропатологу. Возможно, потребуется консилиум.

– Ладно… – Оська знал, что не зайдет. – Фаина Аркадьевна…

– Что, голубчик? – сказал она тоном старого доктора.

– А та картина… Владислав Евгеньевич ее сам рисовал? – Оська знал, что бывают врачи-художники.

Она не удивилась вопросу.

– Нет, дорогой мой. Картину написал его младший брат. Он был преподавателем в художественном училище.

– Был? – вырвалось у Оськи.